Человек из племени Ад. Экзотическая сага
Шрифт:
У Гюльфем подкосились ноги, и она упала на колени.
– Воля ваша, сахиб, – пролепетала она, покрываясь испариной от страха. – Я готова принять смерть, если это неизбежная кара за мою преданность княжне.
Сердце Сарнияра дрогнуло, но он не привык отступать и, к тому же, сейчас им владела лишь похоть. Он легко завалил Гюльфем и подмял её под себя.
– Маленькая дурочка! – с нежностью прошептал он, разрывая на ней одежды. – Тебе следует всего лишь уступить мне, а потом ты сама поймёшь, что сопротивлялась напрасно.
Гюльфем извивалась под ним как змея, и он шлёпнул её пару раз для острастки.
– Послушай, не зли меня! – взорвался Сарнияр. – Всё равно будет по-моему. Что может мне помешать? На всём свете не найдётся такой силы.
– Такая сила найдётся! – грянул у него за спиной чей-то грозный голос.
От неожиданности он выпустил девушку из объятий. Она вскочила на ноги и, прикрывшись лохмотьями изорванного платья, забилась в самый дальний угол комнаты.
Сарнияр заревел как разъярённый зверь.
– Кто посмел ворваться ко мне без стука и доклада?
– Один из немногих, кто имеет свободный доступ к вашей персоне, – ответил тот же голос.
Царевич вскинул голову, и его горящие чёрные глаза встретились с холодными серыми глазами Хусейна.
– Учитель! – пробормотал он в растерянности.
Хусейн протянул ему руку, помогая подняться на ноги.
– Видимо, я скверно учил вас, коль Аллах позволил мне пожать столь жалкие плоды моих трудов.
– Зачем вы явились ко мне в этот неурочный час? – с трудом сдерживая гнев, спросил царевич.
– Если бы я опоздал хоть на минуту, – спокойно ответил Хусейн, – вы совершили бы тяжкий грех против бога и своей совести, дитя моё.
Сарнияр рассмеялся ему в лицо.
– И в чём же, по-вашему, мой грех, Ходжа?
– Вы чуть не изнасиловали это несчастное создание.
– Это создание, к вашему сведению, – сквозь зубы прошипел царевич, – моя наложница.
– Нет, вы хотели сделать её своей наложницей. Против её воли, как я понимаю.
– У рабов нет своей воли. Эта женщина принадлежит моей жене, а, следовательно, и мне.
– Если мне не изменяет память, ещё вчера вы отказывались наложить руку на имущество вашей жены, – напомнил Хусейн.
– Я передумал, – властно заявил Сарнияр. – Наш брак заключён, и я намерен извлечь из него все возможные выгоды.
Хусейн снял свой расшитый серебром кафтан и набросил его на голые плечи Гюльфем, которая тряслась не так от холода, как от пережитого ужаса, скорчившись в углу опочивальни.
– Как твоё имя, дитя? – с участием спросил он, приглаживая её растрепавшиеся волосы.
– Гюльфем, – ответила она, выстукивая зубами дробь от страха. – Меня так нарекли, когда я приняла ислам за компанию с моей госпожой. А в Индии я звалась Радхой.
– Ты вольная или рабыня? – продолжил расспрашивать её Хусейн.
– Мои родители были рабами магараджи, – начала свой рассказ Гюльфем. – А дети рабов тоже становятся рабами. Мне было всего два года, когда родилась княжна Лейла и меня отправили вместе с ней к тибетским монахам.
– Зачем? – удивлённо спросил Хусейн.
– Она уродилась размером с котёнка, и все врачи Голконды признали её нежизнеспособной. По счастью, среди них невзначай оказался старый тибетский знахарь, который взялся за непосильную для традиционной медицины задачу. Он поставил отцу девочки лишь два условия. Младенца следует перевезти к нему в монастырь, и кроме того, ему нужен для опытов здоровый младенец не старше двух лет. Родители мои к тому времени умерли, и меня воспитывала старая рабыня, которая рада была избавиться от меня.
Чтобы выходить крошечную княжну, знахарь Рамин готовил разные снадобья и сначала давал их пробовать мне. Это были укрепляющие отвары из дикорастущих тибетских трав. Рамин проверял на мне их целебные свойства, прежде чем пользовать ими дочь магараджи. Но я была здоровым ребёнком и от его снадобий росла несоразмерно крупной для своих лет. Зато княжну всё-таки удалось выходить, хотя она осталась хилой и слабой.
– Получается, что твоя госпожа обязана тебе своей жизнью, дитя моё? – сделал вывод Хусейн.
– Ну, – смутилась Гюльфем, – в некотором роде.
– И это очень сблизило вас?
– Конечно, иначе просто быть не могло. Мы вместе росли в тибетском монастыре, вместе вернулись ко двору магараджи, вместе навещали Рамина, пока он не скончался на руках ламы. Мы всегда были вместе, сколько я помню себя. Как попугайчики-неразлучники.
– И всё же ты оставалась рабыней?
Гюльфем вздохнула.
– Освободить меня мог только магараджа, но не сделал этого из любви к своей дочери. Он включил меня в список свадебных даров, и вплоть до своей смерти я останусь частью приданого княжны.
– А приданым княжны распоряжаюсь я, пока остаюсь её мужем, – подвёл итог Сарнияр. – Ходжа, теперь, когда мы выяснили статус этой девушки, может быть, вы признаете, что вмешались в мою частную жизнь по чистому недоразумению? Гюль, ты согрелась? Верни учителю кафтан и марш в мою постель.
Гюльфем разразилась слезами и неосознанно вцепилась в подол Хусейна.
– Умоляю вас, не оставляйте меня с ним, – рыдала девушка. – Он хочет, чтобы я предала свою госпожу, мою маленькую Лейлу, и не один, а много-много раз. Хочет, чтобы я стала его фавориткой…
– Замолчи, пока я не украсил синяками твоё хорошенькое личико, – пригрозил Сарнияр, с силой отрывая её пальцы от подола Хусейна.
– Госпожа не переживёт моей измены, – всхлипывала Гюльфем, пока он тащил её на постель, не смущаясь присутствием наставника.
– Тем лучше для нас, – цинично усмехнулся царевич, связывая ей руки шёлковым шарфом, подаренным Лейлой.