Человек из пустыни

Грушковская Елена

Джим позволил себя уговорить и обедал у Арделлидиса. От него он уехал в шестом часу. Серино засел в библиотеке, а Дейкин и Дарган, как доложил Эннкетин, пообедали и уехали снова — по-видимому, развлекаться. Лейлор, вернувшись из школы, стал проказничать: сначала устроил катание вниз по лестнице в детской ванночке; раскрасил лицо, спрятался за корзинами с бельём и напугал смотрителя прачечной Удо; полчаса издевался над Эннкетином, звоня в дверь и прячась; подшутил над Кемало, насыпав в сахарницу соль и подсунув её повару, когда тот стал пить чай.

— И

чем это кончилось? — с улыбкой спросил Джим.

— Известно, чем, ваша светлость, — ответил Эннкетин. — Господин Лейлор получил от Кемало по попке и сейчас сидит у себя в комнате и размышляет над своими поступками. Ох уж этот господин Лейлор, доложу я вам! Даже господин Илидор в детстве не был таким бедокуром.

Джим нашёл младшего сына в его комнате, но Лейлор не размышлял над своим поступком, а играл в компьютерную игру. Айнен, по-видимому, ушёл обедать, и Лейлор, воспользовавшись этим, скрасил своё наказание. Увидев Джима, он подбежал и нежно прижался к нему.

— Папулечка!

Джим попытался изобразить суровость.

— Эннкетин доложил мне, что ты безобразничал, — сказал он, сдвинув брови. — Мне известны все твои шалости. Что за катание по лестнице? Ведь ты мог упасть! И для чего нужно было мазать себе лицо и пугать Удо, а потом беспокоить Эннкетина, мешать ему работать? И зачем было так дурно подшучивать над Кемало? Что он сделал тебе плохого? Ведь он нас всех кормит, заботится о нас, а ты!.. Нехорошо, Лейлор.

Лейлор виновато вздохнул, опустив красивую головку, но уже через секунду уголки его губ задрожали.

— Но это было очень смешно, папуля. Видел бы ты, какое сделалось у Кемало лицо, когда он выпил солёного чаю! Вот такое!

И Лейлор скорчил такую уморительную рожицу, что Джим не удержался и прыснул. Конечно, всю его суровость как рукой сняло. Хотя он и понимал, что сводит сейчас на нет весь педагогический эффект от наказания, но всё же не мог удержаться от смеха. А Лейлор, видя, что папа не сердится, приласкался к нему, чмокая в нос, в лоб, в щёки и в губы.

— Я тебя очень, очень, очень люблю, папуля… Можно мне уже пойти погулять в саду?

— Нет, Лейлор, пока нельзя, — спохватился Джим. — Разве Айнен уже отпустил тебя?

— Да, уже давно отпустил, папочка, — торопливо заверил Лейлор.

Джим прищурился.

— Хитришь, мой милый. Я сам спрошу у Айнена, посмотрим, что он скажет.

Как раз в этот момент вернулся Айнен, пахнущий пирожками. Увидев Джима, он выпрямился.

— Гм, гм, ваша светлость… Господин Лейлор сегодня плохо себя вёл. Измазал себе лицо, крутился на кухне, устроил беготню, шумел, насыпал Кемало соли в сахарницу.

— Я уже знаю, мне доложили, — сказал Джим. — Скажи, он уже отбыл наказание?

— Ему осталось ещё полчаса, ваша светлость, — ответил Айнен, взглянув на часы.

— Вот видишь, — сказал Джим скисшему Лейлору. — Оказывается, тебе сидеть в комнате ещё целых полчаса. Всё должно быть по-честному, дорогой. — И, поцеловав сына в макушку, добавил: — За свои поступки всегда нужно нести ответственность. А за дурные — ещё и наказание.

Он зашёл на кухню к Кемало. Повар уже не сердился, а когда Джим стал извиняться за шалость сына, махнул рукой.

— Баловник, конечно… Только вы его там сильно-то не наказывайте, ваша светлость. Я ему уже по попке надавал, будет с него. Ерунда всё это.

— Он должен усвоить, что не все проказы будут сходить ему с рук, — возразил Джим. — Безнаказанность — опасное ощущение.

— Вам лучше знать, ваша светлость, — пожал плечами Кемало.

Лорд Дитмар задерживался. Джим поначалу не беспокоился, потому что это иногда случалось, но в десять вечера лёгкие мурашки тревоги забегали по его коже. Он позвонил лорду Дитмару, но тот не ответил. Джим забеспокоился уже по-настоящему. Он позвонил на его рабочий номер, но и там никто не отвечал. Тогда он связался с дежурным на вахте. Там ответили:

— Ой, ваша светлость, тут такое случилось! У милорда Дитмара стало плохо с сердцем, его «скорая» увезла в больницу. А вы не знали?

Джим похолодел.

— Нет… Нет, я не знал.

— Да, ваша светлость, я сам лично видел, как его выносили.

У Джима затряслись руки.

— Выносили?.. — пробормотал он. — Он был… без сознания? Скажите, он хотя бы жив?..

— Не могу знать, ваша светлость, — ответили ему. — Но то, что ему было очень плохо, я могу сказать определённо.

Джиму от таких новостей самому сделалось дурно. Помертвев, он опустился в кресло. И вздрогнул от телефонного звонка. Номер вызывавшего абонента был незнакомый, и Джим, охваченный ледяным оцепенением, не ответил. Через пять минут тот же абонент позвонил снова. Джим дрожащим голосом дал команду «принять вызов».

— Да…

— Добрый вечер, — сказал тихий и мягкий, как будто немного усталый голос. — Это Джим Райвенн?

— Да, это я, — пролепетал Джим. — А с кем я говорю?

— Говорит доктор Диердлинг, — ответил голос. — Если помните, ваша светлость, я когда-то гостил у вас в Новый год. Моё имя — Элихио.

— Простите, я что-то… что-то вас не припомню, доктор, — пробормотал Джим, чуть живой от ужаса. — Вы звоните по поводу милорда Дитмара? Он у вас?