Человек из Санкт-Петербурга
Шрифт:
Начались речи. Шарлотта в них мало что понимала. Там говорилось о принципах организации, финансах, петиция, поправках к законам и дополнительных выборах Она почувствовала разочарование: ей было трудно разобраться во всем этом. Может быть, следует сначала почитать книги на эти темы, прежде чем идти на собрание; тогда она что-нибудь да поймет. Через час она уже была готова уйти. Но тут очередного оратора прервали.
На краю сцены появились две женщины. Одна из них была спортивного вида в шоферской куртке. Рядом с ней и опираясь на ее руку, шла невысокая, худенькая женщина в светло-зеленом весеннем плаще и большой шляпе. Аудитория разразилась аплодисментами. Женщины, сидевшие на сцене, встали Рукоплескания усилились, послышались приветственные возгласы. Кто-то поднялся рядом с Шарлоттой, и через секунду уже стояла вся тысяча женщин.
Миссис Пэнкхерст медленно подошла к столу.
Шарлотта видела ее совершенно отчетливо. Она была из тех, кого называют интересной женщиной Темные, глубоко посаженные глаза, широкий прямой рот, волевой подбородок. Она была по-настоящему красива, если бы не слишком плоский нос. Последствия длительного пребывания в тюрьме и голодовок видны были в худобе ее лица и рук и желтизне кожи. Она казалась слабой, бесплотной и хрупкой.
Она подняла руки; аплодисменты и возгласы почти одновременно стихли.
Она начала говорить. Голос ее был сильным и ясным, хотя она вовсе не кричала. Шарлотту удивил ее ланкаширский выговор.
Она говорила.
– В 1894 году меня избрали в Совет попечителей работного дома в Манчестере. В первый раз, когда я пришла в это заведение, я ужаснулась при виде маленьких девочек семи-восьми лет, которые, ползая на коленях, драили холодные, каменные плиты длинных коридоров. Эти малышки зимой и летом были одеты лишь в тонкие бумажные платьица с короткими рукавами. А ночных рубашек им не полагалось вовсе, считалось, что это слишком большая роскошь для бедняков. То обстоятельство, что почти все дети страдали бронхитом, никак не подвигло Опекунский совет на введение изменений в из гардеробе. Думаю, не стоит и пояснять, что до моего появления в Опекунском совете были сплошь одни мужчины.
Я увидела в этом работном доме беременных женщин, моющих полы, выполняющих всякую другую самую тяжелую работу чуть ли не до самого последнего дня перед родами. Все это были в основном незамужние женщины и очень, очень юные, почти дети. Этим несчастным матерям позволялось оставаться в больнице после родов лишь короткие две недели. После этого они должны были решать: либо оставаться в работном доме и зарабатывать себе на жизнь тяжким трудом – в этом случае их разлучали с младенцами, либо уйти с двухнедельным малюткой на руках, без надежды, без пристанища, без денег. Что потом происходило с этими девушками и с их беспомощными крошками?
Шарлотту поразило публичное обсуждение этих деликатных тем. Незамужние матери... совсем юные... без дома, без денег... И почему в работном доме их разлучали с детьми? Возможно ли все это?
Но худшее было впереди.
Миссис Пэнкхерст слегка возвысила голос.
– По закону, если мужчина, погубивший девушку, платит кругленькую сумму в двадцать фунтов, то дом, куда ребенок отдается на воспитание, не может быть подвергнут инспекции. Пока вносятся эти двадцать фунтов, и платная приемная мать берет не больше одного ребенка за раз, инспекторы не имеют права проконтролировать, что делается у нее в доме.
Платные приемные матери... мужчина, погубивший девушку... все эти выражения были незнакомы Шарлотте, но смысл их был до ужасного ясен.
– Конечно, младенцы там мрут один за другим, и тогда приемная мать имеет право требовать себе следующую жертву. Годами женщины пытались добиться изменений в Законах о неимущих, с тем чтобы защитить всех внебрачных детей и сделать так, чтобы никакой богатый подлец не смог бы избежать ответственности за содержание своего ребенка. Но все попытки оказались напрасными..., – тут голос ее перешел на страстный крик, – потому что все это касалось одних лишь женщин!
Зал зааплодировал, а сидящая рядом с Шарлоттой женщина закричала:
– Слушайте, слушайте!
Шарлотта повернулась и схватила ее за руку.
– Неужели это правда? – спросила она. – Неужели правда?
А миссис Пэнкхерст продолжала:
– В 1899 году я получила должность в бюро регистрации рождений и смертей в Манчестере. Даже несмотря на весь свой опыт работы в попечительском Совете я испытала потрясение, когда мне снова напоминали, как мало в этом мире уважают женщин и детей.
В те дни я постоянно спрашивала себя, что же делать. Я вступила в лейбористскую партию, думая, что через нее можно будет добиться чего-то важного, что политики не смогут проигнорировать ее требования об улучшении положения женщин. Но из всего этого не вышло ничего.
Тем временем мои дочери подрастали. И однажды Кристабел удивила меня, заявив: «Сколько же лет вы, женщины, добиваетесь права голоса? Что до меня, я обязательно получу его». С тех пор моя жизнь проходит под двумя девизами. Первый. «Женщинам – право голоса». И второй «Что до меня, я обязательно получу его».
Кто-то закричал: «И я тоже!» – зал тут же взорвался рукоплесканиями и одобрительными возгласами. Шарлотта чувствовала себя словно в тумане. Будто она, подобно Алисе из сказки, прошла сквозь зеркало и очутилась в мире, где все было не тем, чем казалось. Когда она читала в газетах о суфражистках, там ни слова не говорилось ни о Законе о неимущих, ни о тринадцатилетних матерях (а, вообще, возможно ли это?), ни о маленьких девочках, страдающих в работных домах от бронхита. Да Шарлотта никогда бы и не поверила в подобное, если бы своими глазами не видела Энни, обыкновенную, порядочную горничную из Норфолка, спящей на лондонском тротуаре после того, как ее «погубил» мужчина. Что значило несколько разбитых окон, если продолжали происходить столь ужасные вещи?
Пэнкхерст говорила:
– Не сразу зажгли мы наш факел борьбы и неповиновения. Мы испробовали все другие возможные способы, но годы труда, страданий и жертв убедили нас в том, что на правительство не действуют призывы к справедливости, но зато оно может подчиниться требованиям несообразности. Исходя из этого мы должны были сделать все стороны английской жизни нестабильными и беспокойными. Нам пришлось превратить английский суп в фарс, пришлось дискредитировать британское правительство в глазах всего мира, нарушать порядок на спортивных соревнованиях, мешать бизнесу, уничтожать материальные ценности, деморализовать высший свет, унизить церкви, разрушить весь размеренный порядок жизни! И довести этот хаос до крайности, до той точки, когда граждане Британии не захотят больше терпеть его. И вот когда они обратятся к правительству со словами «Остановите все это, остановите единственно возможным способом – путем предоставления женщинам Англии права голоса», – вот тогда мы и погасим наш факел.