Человек из-за Полярного круга
Шрифт:
— Фамилию, говоришь? Фамилию слыхал, Евдокия, а вот, режь на куски — не помню где. То ли в госпитале, или еще где…
Евдокия цепко схватила Андриана за рукав:
— В каком госпитале, в каком?
— Не помню, Евдокия, чего не помню, того не помню.
За стол сели одни бабы, если не считать деда Саломатина да самого гостя. Дымила паром картошка в мундире, на тарелках грузди, как пельмени, огурцы с капустой и прямо с улицы ягода в берестяном чумашке. По такому случаю и бражку отыскали.
Бабы выпили по стаканчику и сразу за песню, попели маленько, еще по стаканчику и — в слезы. Вскоре все разошлись по домам. За столом остались только дед Саломатин с Андрианом. Дед разливал бражку, угощал Андриана, прикладывался сам и вскоре тоже отяжелел и полез на печь.
У Андриана от браги гулко стучало в висках. «Пойду к реке, проветрюсь». Накинул шинель, взял палку и спустился на берег. От мороза лед постреливал, стало ветрено. «Смотри, как переменилась погода, если прижмет ночью, то к утру, поди, и станет».
Андриан сел на ту же колодину и, повернувшись к ветру спиной, закурил. «Какая теперь кузница? Коня еще запрягу, зубами затяну супонь, а дальше что? Нет, одна дорога — на ферму, в сторожа». А ведь он кузнец. Да. И отец был кузнецом. И работу, что батину, что его, никто не хаял.
Сумерки сгустились, но ни одного огонька в деревне не зажглось. Река блестела, как хромовая, скрываясь за поворотом.
Шум на реке начал стихать, или Андриану казалось. В деревне — ни собачьего лая, ни звона пилы. Если бы не скрип калитки, не дымы над избами, все казалось бы неживым.
Кто-то тронул Андриана за шапку. Из обуток торчали голые ноги. Андриан поднял глаза.
— Ты чья будешь?
— Дядя Андриан, а я вас признала, — засмеялась девушка.
— Нюшка! — Андриан привстал, поцеловал девушку в нос. — Смотри, невеста какая!
— А меня за вами тетка Аграфена послала, — застеснялась Нюшка. — Только вот беда — лодку шугой унесло, а сама я успела выпрыгнуть. Что теперь будет? Лодка-то Карасихи. Как же без лодки, дядя Андриан?
— Да ты не переживай, к утру должно угомониться, и лодку найдем.
— А у вас хлеб пекли, мамка с теткой Аграфеной, и бражки логушок стоит, — похвастала Нюша. — Мы как узнали — из Тимофеевки солдат сказывал, что вас на станции видывал, — так всю ночь тетка Аграфена и не прилегла.
— Давай-ка, Нюша, дунем к Саломатиным, перебудем до утра, а утре и побежим.
— Вот только тятя проснется, захочет до ветру, хватится обувки, а я его шептуны надернула, думала, живо, а вот…
— Ну, теперь-то за реку все равно не попадем.
— Не попадем, — согласилась Нюшка, — хоть и станет река, а сразу боязно — провалиться можно.
— Живы будем — не помрем.
— Ну-ка, дай мне, дружище, коня, — весело сказал Андриан, показывая на палку.
Нюшка подала, и они пошли рядышком.
— Может, к тетке Потапихе зайдем, рядом ведь, — предложила Нюшка, — давно ее не проведывала, одна ведь теперь живет.
— Можно и к Потапихе, — сказал Андриан.
— Изба у нее большая, места хватит, — обрадовалась Нюша.
— А Семка ее не в армии? — поинтересовался Андриан, но тут же подумал — не должно, рановато.
— В ФЗУ они с Котькой удрали, — таинственно сообщила Нюшка.
Андриан постучал в дверь.
— Да заходи, не заперто, — донеслось из избы.
Андриан переступил порог.
— Кто там? Должно быть, ты, Андриан?
— Мы с Нюшкой полуношничаем.
— А, невестушка пришла? Проходите, проходите. Керосину нету, а лучина возле печки. Прокараулила, Андриан, Нюшка жениха, моего Семку.
— Ай уж, тетка Пелагея?
Пелагею в деревне все звали Потапихой, по мужу Потапу.
— Ну, да ладно. Ставь, Нюша, самовар. Ревматизма меня скрутила, якорь ее. Обезноживаю к ночи, будь оно неладно. За ночь отхожу. — Потапиха завозилась на печке, но подняться не смогла.
— Ты уж, Андриан, будь за хозяина. В печке — паренка в чугунке, ешьте и мне чаю подадите. Утре поднимусь, сварю заварухи. А сейчас паренок поешьте. Нюша, слазь, деточка, в подполье за молочком, попотчуй Андриана.
— Да я сыт, тетка, стоит ли беспокоиться, мы перебудем…
— Где это тебя так напотчевали сытно? На голодное-то брюхо цыгане будут сниться. Я вот только встать не могу, а то бы я тебя расспросила. Ишь, взяли моду, их здесь жди, убивайся, а они два слова о себе не дадут — моли богу, что встать не могу. Ешьте и ложитесь. Ты, Андриан, на койку мостись. А ты, Нюшенька, ко мне полезай, тут те-о-пленько.
Андриан разжег печь, и сразу стало веселее. Изба была просторная и чистая. Выскобленный пол отливал желтком. На окнах отсвечивали беленькие занавески. Ниже подоконников на лавках стояли горшки с цветами. Цветы Андриан разглядеть не мог, блики от печки метались с пола на потолок, но он и так догадывался — герань, алоэ и бабушкин табак, так было и до войны.
Нюшка поставила на стол чугунок с пареной брюквой и проворно достала из подполья кринку молока.
Он только сейчас заметил, как складно сложена Нюшка и совсем уже не девочка.
Нюшка налила чаю, разбавила молоком, достала паренку, покатала в руках, подула на нее и подала на печь.
— Ты бы сходила, Нюша, к Саломатиным, сказалась бы, где мы, да и прихватила мой мешок, — попросил Андриан, — если, конечно, не забоишься.
— Ну что вы, дядя Андриан. — Нюша набросила телогрейку, проворно сунула в Потапихины пимы ноги и исчезла за дверью.
— Невеста, — сказал Андриан, — а была соплюха.
— Малые растут, старые старятся, — отозвалась Потапиха, — хорошая девушка, невзбалмошная, по дому управляется и меня не бросает, нет-нет да прибежит. Мой-то обормот, вишь ли, в город…