Человек из-за Полярного круга

Леонид Леонтьевич Кокоулин, член Союза писателей, родился в 1926 году. «Детство и юность он провел с тайге с отцом охотником, но тяга к поэзии была настолько велика, что он покинул тайгу, приехал в город, где ранее Кокоулину бывать не приходилось. Он знал, что книги печатаются в типография, и первым делом направился туда…» — так писал о Леониде Кокоулине лауреат Ленинской премии Георгий Марков, принявший участие в судьбе молодого литератора.

По совету своих литературных наставников Леонид поступил в школу рабочей молодежи, пошел работать на завод. Через три года он стал знаменитым кузнецом-стахановцем. Он строил Иркутскую, Вилюйскую, Колымскую гидроэлектростанции, линию электропередач на Алдане.

Медленно создавались его очерки, рассказы, книги «Табак хороший», «Рабочие дни», «Колымский котлован», вначале прожитые, пережитые, а уж потом написанные. Основная особенность произведений Леонида Кокоулина — отображение изнутри жизни рабочего человека, его сноровки, удали, его духовного мира.

Повесть «Колымский котлован» была удостоена премии на Всесоюзном конкурсе произведении о рабочем классе.

В данном сборнике читатель вновь встречается с героями северных строек. Несомненный интерес представляет и повесть «Андриан и Кешка» о суровом послевоенном времени, о повседневном мужестве бывшего фронтовика, инвалида Великой Отечественной войны.

Михаил Логинов нашел бригадира, когда тот поправлял кобыле шлею. Михаил еще подумал, откуда в Заполярном коняга? А спросил:

— Вы бригадир Первухин?

— Ну, я бригадир, — не оборачиваясь, ответил верзила в летных унтах, в меховой шапке набекрень, одно ухо голосовало. — Не видишь?

— Разберись тут, кто начальник, футболят от одного к другому, теперь вот к вам послали.

— Вроде крепкий парень, а перекосило. Что у тебя в чемодане-то? Золото? Огнеупорные кирпичи?

— Инструмент.

— Какой такой инструмент?

Мишка тут же опустился в снег на колени, щелк-щелк замками. Поднял крышку.

— На, смотри. — Сдвинул штаны, рубашку, теплые носки домашней вязки. Под одеждой лежали чертилки с победитовыми напайками, резцы, циркуль. В футлярчике, как понял Первухин, микрометр.

— А это зачем? — постучал он по футлярчику.

— Пригодится. Не на день приехал.

— Ладно, закрывай, а то увидят — сглазят или упрут.

Мишка глянул исподлобья на бригадира: какой-то корявый, угловатый, как наждачный обдир.

— Дошлый! — крикнул в морозный туман Первухин. — Такси заправлено, поезжай за кислородом. Пошли, — кивнул он Михаилу и зашагал вперед, еще больше сутулясь. Михаил — за ним. Чемодан оттягивал руки, и сейчас он больше всего боялся отстать от бригадира. Неожиданно Первухин остановился.

— Коня запрячь не могут, — повернулся он к Михаилу. — Где люди росли… Умеешь запрягать?

— Умею.

— Ну и ладно. — Бригадир залез на короб, снег под ним застонал. — Хотел в палатку, — махнул он рукой в сторону темневших палаток, похожих на скирды в ненастную погоду, — но пошли в барак.

Михаил тоже влез на деревянный короб, потоптался:

— А это что за пеналы?

— Смотри, провалишь, — усмехнулся бригадир. — Это теплотрассы, трубы под ними проходят.

— Трубы, а чего же не в траншее?

— Греть вечную мерзлоту?

Короб привел их к общежитию.

— Фу-ты, черт, — выругался Первухин и повернулся от двери. А Михаил только с радостью отметил, что крыльцо по-домашнему выскоблено, даже желтизной просвечивают нестроганые половицы, голик из карликовой березки под стенкой топорщится.

— Я как та лошадь, — засмеялся и глухо закашлял Первухин. — Уже моей сколько времени здесь нет, а я все подворачиваю.

Зашли с другого торца барака. Михаил сразу понял, что бригадир привел его куда надо: крыльцо обледенелое, а вокруг него насверлены желтые дырки.

— С того конца бабы, а с этого мы, — кивнул бригадир на обледенелое крыльцо. — Моя не выдюжила, пусть живут с дочкой на материке, Катька уже в третий перешла. Считай — профессор. А у тебя как? Женат? Побереги свою, сюда не вызывай. Обживешься, тогда можно. Без них тошно, но и с ними горя хватишь… Вычищай ноги. — Первухин рукавицей шумно выбивал из унтов снег, Михаил выколотил его из валенок — мелкий, въедливый, как соль. — Ну, вот и порядок. — Первухин толкнул скрипучую обледенелую дверь. — Не студи, шевелись, — поторопил он Михаила.

Заполярный как и другие стройки: палатки вписывались в белое безмолвие и сливались с бескрайним простором тундры, и если посмотреть с самолета, то сразу и не разглядишь стройку — точечки людей, пунктиры тягачей, коробки бараков. И уже с главной дороги от порта в Заполярный видна она — в алюминиевых панелях, что голубизной своей спорят со снегом.

Но Михаил приехал в туманный морозный день, и все у него не задалось. Томила и разлука с Валей, и длинная дорога, и собственная неприкаянность, когда тебя не ждут и ты никому не нужен. Вот почему барак показался ему единственным жилым местом в округе.

Михаил едва впер чемодан, закрыл за собой дверь. Очутились они в коридоре, длинном и темном. Под потолком еле заметно светилась лампочка.

— Михалев, на выход! — крикнул в темноту коридора Первухин. Михаилу показалось, что от его рыка помигала лампочка. Но никто не отозвался. Только слева захлопнулась с силой дверь.

— Ну и ладно, — сказал Первухин, — держись за мной. Чемодан-то поставь, вот сюда, под стенку, что ты за него ухватился, как за сиську. Никто его не возьмет, никуда твой микрометр по денется. Тут никто ничего ни у кого не берет, если возьмет — отдаст. Разве только валенки, рукавицы, портянки — это за пазухой держи.