Человек из-за Полярного круга

Кокоулин Леонид Леонтьевич

Михаил, спотыкаясь на неровном полу, тащился за Первухиным.

— Тут и якорь бросим: красный уголок. — Бригадир открыл дверь в конце коридора.

При тусклом свете лампочки Михаил насчитал десять коек. Почти на всех спали мужики, из-под одеяла торчали валенки, поверх были наброшены шубы.

— Ты, слесарь, рот не раскрывай. Покумекай: если мы раздвинем этот пейзаж, то всунем еще кровать или нет? — Первухин развел руками.

— Сюда еще кровать? — Михаил не скрыл удивления: койки стояли впритык.

— Нет, на потолок.

Первухин сдвинул кровать, другую. Только один высунул

нос и тут же нырнул под одеяло.

— Во! — кивнул он на спящих. — Устряпались, вырезай любую деталь — не проснутся. Ну, что стоишь? Помогай, двигай. Не так, нет. Отодвинь чуть-чуть назад, чтобы можно было пройти боком, а то как будете ложиться, на парашютах спускаться?

Первухин вышел и вернулся со спинками кровати, потом еще раз ушел и сетку приволок.

— Горничную нанял? — бросил он Логинову укоризненно. — Из-за рубежа явился?

Михаил бросился вставлять панцирную сетку.

— Будешь как барон, — закурил Первухин. — В углу моя кобыла, — показал он на незанятую койку. — Я не пускаю на свою никого, с чужого коня среди грязи долой. Ночь-полночь, прихожу, прогоняю, отвадил. Теперь не лезут. Поначалу-то один обитал в красном уголке, но пока уголки отставить. Ну что, встремил?

Михаил стукнул пяткой в валенке по уголку.

— Готово.

— Получи у коменданта Михалева матрац, одеяло; простыни лучше не брать, а между прочим, как хочешь. Хочешь — бери, тогда валенки придется скидать. Ты на материке с родителями жил или как?

— Всяко.

— Ну, тогда приживешься.

— Слушайте, бригадир, а что у вас, не топят, что ли?

— Ты меня Первухиным зови и на «ты». Я не люблю ни выкаться, ни навеличиваться. Давать взаймы тоже не люблю. Брать еще куда ни шло — беру, но исключительно если очень просят. Бывает, и даю. Если надо, могу сотню-другую одолжить. Если вижу, человек стоит этого. Скажем, микрометр имеет. Не каждый ведь попрет сдуру такой гроб с железом. — Первухин попинал Мишкин чемодан. — Сюда все больше едут за запахом тайги… налегке. Ну, ладно, ты — как тебя, Михаил, Миша, — обосновывайся, сходи в столовку или у нас поешь и приходи на монтажную площадку, откуда мы с тобой пришли. Найдешь?

— Мимо не пройду.

— Если нуждаешься, не стесняйся. — Первухин снова сунул руку в карман.

— Спасибо, на первый случай есть свои.

— Ну, хорошо. Как говорится, берешь на время, а отдаешь навсегда. Я пошел…

Михаил сел на панцирную сетку и сразу почувствовал, как холодит железо. Придется доски подложить, через дерево не так будет сквозить. Он приложил руку к полу — сифонит. Надо снегом завалинку засыпать — все не так будет дуть. Не по-хозяйски здесь.

Видать, этот Первухин только по железу, а в житейских делах плохо смыслит. Халтурщики эти строители — деньгу в карман, в самолет и айда. Даже черных полов не настлали. Халтурщики, они везде есть… Как ржа… А народ сюда прет, видно, заработок неплохой… И коняга есть, толстая, лохмоногая, как бочонок, это хорошо. Где только сено берут?

Кто-то надрывно захрапел. Вот уж это ни к чему. Интересно, что за человек Первухин? Мысли Михаила перескакивали с предмета на предмет. Повел в палатку, привел к себе в барак… Между прочим, начинается стройка с каши, с котла, в котором

варят.

Михаил прикинул: пожалуй, за перелет, если не считать конфет, один раз и поел бутерброды, что Валька приготовила. Наверно, думает, меня тут с оркестром встречают. А тут… Михаилом овладела странная, непонятная ему, щемящая тревога. Нет, он не разочаровался, не отчаялся. Не к матери ведь ехал. Но все-таки он представлял это все далеко не таким. Пусть даже газеты, радио, телевидение несколько присочиняли. Правда, никто, конечно, кисельные берега, молочные реки не сулил. Это верно.

«Пойду-ка в магазин, погляжу, чем на передовой снабжают. Отец, бывало, говаривал: «Если хочешь узнать, как живет в этом городе люд, в душу заглянуть, — иди на кладбище. В музеи не ходи. На кладбище. Как хоронят, так и живут». Теперь все больше по магазинам судят…»

Михаил задвинул под койку чемодан и вышел на улицу. Взял курс, как ему показалось, к центру Заполярного и не ошибся, хоть и туман был, словно марлю накинули на дома. Михаил все равно разглядел горком — двухэтажный дом, доску Почета — белеет парусом одиноким… А мороз давит. Михаил и воротник поднял, и втянул поглубже руки в рукава куртки, прибавил шагу, вглядываясь, куда бы заскочить погреться — душа терпит, а вот коленки зашлись, навылет простреливает.

— Где тут почта, телеграф или магазин? — спросил Мишка встречного.

— Правильно идешь, будет сворот налево, сворачивай.

— Есть, — сказал Михаил и затрусил по середине улицы. Мороз прожигал. Хорошо берет, собака, грызет. Пихала мать ватники, не взял, обормот.

Потянуло одеколоном, лаком. Михаил — в дверь, так и есть — парикмахерская, и народу никого. Сбросил пальто. Сел в кресло.

— Как вас? Под бокс, полечку, старомодно?

— Делайте, что дольше.

Пока парикмахер чирикала ножницами, колени немного отошли, заныли.

«Потом досмотрю столицу, — решил Михаил, — а то пробегаю матрац, одеяло. Ночью кого искать?»

Прибежал в барак, в коридоре наткнулся на кудлатого старика с закисшими глазами.

— Ну, я комендант крепости, а ты кто — Пугачев, капитанская дочка? — дыхнул Михалев на Михаила спиртным. — Михалева все знают, знают и любят, я тут с самого основания дюжу. А ты с материка? Если к Первухину, повезло. Так и скажи, имеешь заполненную стеклотару — ставь. Все равно полагается, потом будешь жалеть. Матрац я тебе и так дам, два дам, одеяло, а вот подушек нет. Мою возьми — на лебяжьем пуху. — Комендант потянул Михаила за рукав по коридору и втолкнул в узенькую комнатку. В комнате с одной стороны от пола до потолка лежали полосатые матрацы, с другой — стояла кровать Михалева. Окно все было запечатано льдом, из льда торчали рыжие окурки.

Михалев подпрыгнул, стянул верхний матрац, кинул со своей кровати плоскую, как блин, подушку.

— Пользуйся. Михалев на кулаке проспит, забирай. Постой. — Михалев полез под кровать, достал оттуда сверток. — Бери, на лебяжьем пуху. — Из дыр торчала грязная вата.

— Новое, — сказал Михалев и посмотрел на Мишку. — Новое. Других нет. Самое новое, новее не бывает…

Михаил бросил на матрац подушку и одеяло, скатал все и пошел к себе. Сосед по койке сидел с закрытыми глазами и курил.