Человек, который был дьяконом
Шрифт:
– Вероятно, Вы надеетесь, что я ещё и постараюсь её склонить на Вашу сторону?
– Я бы хотел этого, признаюсь честно...
– ...Но эту часть Вашего поручения я решительно отказываюсь выполнять, Сергей Николаевич.
– А первую часть выполните?
– Пожалуйста, мне это нетрудно.
– Спасибо!
– белорус протянул ему руку и закончил разговор энергичным рукопожатием.
С десяти до двенадцати участники семинара смотрели фильм: обстоятельный подробный и, увы, скучный. Молодёжные православные клубы, священники в воинских частях, священники в тюрьмах и исправительно-трудовых колониях, кружки православно-патриотического воспитания в средней школе - обо всём авторы фильма рассказали и всё представили в самом радужном свете. Незаметно подошло время обеда.
После обеда
– Вы не против короткого разговора, отец дьякон?
'Дежа вю, - подумалось Артуру.
– Кто ещё сегодня со мной захочет разговаривать?'
Пошли ровно тем же маршрутом, что с белорусом после завтрака.
– Давайте угадаю, - весело спросил 'дьякон'.
– Вы хотите от меня узнать, 'како веруеши' в политическом смысле.
– Совершенно верно, Артур, э-э-э...
– Михайлович.
– ...Михайлович, - кивнул монах.
– То есть симпатизируете ли Вы идеям просвещения, прогресса и человеческой свободы, в протиположность дико-мохнатому деспотизму, сталинизму, фашизму и прочей ежовщине.
– Под 'дико-мохнатым сталинизмом' Вы, конечно, имеете в виду 'Православие или смерть' на майке одного из участников?
– догадался буддист.
– И не только, мой милый! И не только! Я имею в виду всех людей, которые хотят замарать церковь, заставляя танцевать её эти грязные шовинистские танцы. Ни за что в истории нашей церкви мне не стыдно так сильно, как за Святейшего Патриарха Сергия, который объявил, что горести безбожной страны с её правителем-людоедом - это наши горести, и так далее, и тому подобное.
– Патриарх Сергий стоял перед угрозой физического уничтожения Сталиным церкви и, возможно, выбрал наименьшее зло, - осторожно заметил Артур.
– Не берусь судить... Хотя Ваш стыд я тоже понимаю и даже в известной мере разделяю, пусть и не полностью, в любом случае, предполагаю и надеюсь, что он исходит из лучшей, а не из суетной части Вашего существа...
– О, Вы прекрасно говорите, отец дьякон!
– А много ещё участников семинара, кроме себя, Вы насчитываете в стане 'прогресса и просвещения'?
– полюбопытствовал 'отец дьякон'.
– Что ж, давайте посчитаем! Ваш приятель, с которым Вы делите одну комнату, тоже, кажется, не сторонник политического мракобесия: я слушал и услышал его слова в первый день, в столовой. Хоть эти слова предназначались только для Ваших ушей, но у нашей нации хороший слух! Этот хороший слух и прочие способности, от которых иные с презрением отворачиваются, были необходимостью нашего исторического выживания, знаете ли... Далее Жером: я не могу поверить, что европеец может быть защитником диктатуры и прочей политической пошлости. Не верю я в это, хоть рубите мне голову топором опричника! Кстати, слышали Вы новую шутку про call-центр Ивана Грозного, в смысле, кол-центр? Господину Константинову наверняка бы пришлась по вкусу, ха-ха... Далее позвольте назвать Вас...
– Позвольте не назвать.
– Отчего?
– осунулся монах.
– Оттого что предпочитаю сохранить нейтралитет, верней, позицию посредине.
– Это... это, знаете ли, не очень честно по отношению к Вашей гражданской совести!
– брат Евгений погрозил пальцем.
– Не буду спорить. Но это очень нужно, когда требуется выстроить мост между двумя берегами, хотя мост тоже можно упрекнуть в том, что он занимает промежуточную позицию и не стоит ни там, ни там.
– Не всегда мосты нужно строить, иногда - сжигать... Да, Вы меня разочаровали! Что ж, как сказал Вольтер, 'я не разделяю Ваших убеждений, но готов умереть за Ваше право их высказывать'. А это - тоже часть культуры просвещения, в отличие от культуры опричнины, заметьте себе! Итак, предположительно три, верней, три с половиной, ведь единственная здесь фройляйн мне совершенно непонятна. Я подумал было, что в ней есть одна восьмая или одна шестнадцатая еврейской крови и хотел уже поговорить с ней, пользуясь этим предлогом, но... она меня дичится, увы. И пот'oм: монаху с женщиной разговаривать не очень прилично. Пойдут кривотолки на пустом месте... А Вы ведь уже нашли с фройляйн общий язык, верно? Я сужу по тем взглядам, которые она на Вас задерживает в те моменты, когда Вы на неё не см'oтрите - а 'измученный еврей' всё видит, всё замечает... Оттого, надеюсь, Вам будет несложно выполнить мою просьбу выяснить её политические взгляды, и Вы даже не без удовольствия выполните эту просьбу - ведь правда?
Артур кивнул, слегка покраснев.
XIV
Прогуливаясь, они слегка опоздали на послеобеденную сессию и вошли в актовый зал где-то на середине речи Олега. Эта речь, как и понедельничное выступление Жерома, тоже не отличалась большой связностью или красотой, но в напористости и убеждённости говорящего ей было отказать невозможно. Олег вовсе не стоял за кафедрой столбом, а прогуливался перед всеми остальными, даже жестикулировал, но в глаза своим слушателям не смотрел, будто давая понять всем своим поведением: 'Я знаю, что вы обо мне можете думать, и мне на это плевать! Бей, но выслушай!' Чаше всего в его речи мелькал тот самый пресловутый 'хребет', особенно в словосочетании 'становой хребет'. Церковь - становой хребет нации, нацпредатели покушаются переломить наш хребет и т. п.
Олег закончил внезапно лаконичным 'Это - всё, прошу высказываться', стремительно прошёл к своему месту и с размаху сел.
Повисло молчание. Наверное, всякому, к какому бы из лагерей (условных 'патриотов' или условных 'либералов') он ни относился, всё было предельно ясно, настолько ясно, что и говорить об этом не хотелось. Наконец, Максим на правах председателя озвучил общую мысль:
– Братья и сёстры, нам всем понятно, что на тему сегодняшнего дня может быть два взгляда, два подхода, так сказать. Первый подход - православию снова срастись с государством так тесно, как получится, то есть священникам и активистам - вести уроки патриотического воспитания в школах и вузах, идти в армию и в тюрьмы, создавать молодёжные клубы, совершать молебны павшим героям войны, мелькать в телевизоре на канале 'Звезда' и всякими другими способами усиливать 'становой хребет нации', о котором Олег нам сейчас так красочно рассказывал. Это уже всё делается прямо сейчас, про то, мало ли делается или слишком много, можно спорить, но этот спор из числа тех, которые идут со времён, э-э-э... первой Госдумы, наверное...
– Раньше эти споры начались, раньше, - подсказал белорус.
– Со времени переписки Ивана Грозного с Андреем Курбским, это уж точно.
– Тем более, - невозмутимо продолжил Максим: он на заседаниях приходского совета уже давно понял для себя, что даже обнаружив своё незнание, ни в коем случае не следует им смущаться, тогда и другим не придёт в голову его укорять: наоборот, сами начнут сомневаться в своих знаниях.
– Другой способ - это максимально дистанцироваться от светской власти, так чтобы государство делало своё дело, а церковь - своё. И здесь тоже можно спорить, и здесь тоже ни к чему не придём, только перессоримся. У нас в нашем дружном, хм, коллективе имеются явные защитники и первого, и второго подхода, это - Олег и брат Евгений. Вот я и предлагаю: пусть они напишут каждый - свой вариант рекомендаций Архиерейскому собору, а мы проголосуем за тот, который всем понравится. Проголосуем, запишем - и дело с концом! На два часа раньше сегодня освободимся: это разве плохо? Или здесь - он обвёл весёлыми глазами собравшихся, - здесь все исключительные трудоголики, я не понимаю? Работа не волк, имейте в виду! 'Работа' - это work, a walk - это 'гулять'...
– Полностью 'за', - быстро проговорил Евгений.
– Дайте уже поскорее листочек бумаги бедному еврею!
Олег, нахмурившись, тоже взял белый лист и принялся писать свой вариант резолюции. Оставшиеся пятеро с улыбкой переводили взгляд с одного на другого и втайне радовались мысли о том, что работа не волк.
Два варианта рекомендаций, вполне предсказуемые в своей полярности, были написаны и прочитаны авторами вслух.
– Что же, голосуем, - произнёс Максим неуверенно.
Переглядывания и перешёптывания явно показали, что не он один сомневается в нужности голосовать прямо сейчас.