Человек, который упал на Землю
Шрифт:
– Ты ведь пойдёшь сегодня вечером в церковь, правда?
Прежде чем ответить, Ньютон передвинул ногу в более удобное положение и оглянулся на неё через плечо. Должно быть, она только что вошла - она держала в руках красную пластиковую сумку для покупок, прижимая её к своей тяжёлой груди, словно младенца.
Она глуповато улыбнулась, и он догадался, что она уже немного пьяна, хотя время едва перевалило за полдень.
– Я вот о чём. Я подумала - может быть, ты захочешь пойти в церковь.
– Она поставила сумку на столик около кондиционера, который он купил ей в первые же дни после того, как поселился у неё дома.
– Я принесла тебе вина, - добавила она.
Ньютон снова повернулся к больной ноге, вытянутой вперёд и уложенной на маленькую хлипкую тумбочку, набитую старыми комиксами - её единственным чтивом. Его взяла досада. То, что она купила вина, означало, что она определённо вознамерилась к вечеру напиться, и хотя она хорошо переносила алкоголь, Ньютон всегда боялся её опьянения. Даже несмотря на то, что она часто с весёлым удивлением говорила о том, какой он лёгкий и хрупкий, ей, скорее всего, даже в голову не приходило, что она может повредить его кости - тонкие, как у птицы, - если хоть раз споткнётся об него, упадёт на него или даже просто сильно шлёпнет ладонью. Она была крепкой, полной женщиной и была тяжелее него по меньшей мере на пятьдесят фунтов [25] .
25
50 фунтов ~ 23 кг.
– Спасибо за заботу, Бетти Джо, - сказал Ньютон.
– Вино холодное?
– Ага, - отозвалась Бетти Джо.
– На самом деле просто ледяное.
– Она вытащила бутылку из сумки, и Ньютон услышал, как та звякнула, задев своих пока невидимых товарок. Она придирчиво осмотрела бутылку.
– На этот раз оно не из «Райкманз». Я сегодня ходила за пособием и просто прихватила бутылочку на выходе из социальной службы. Там есть маленький магазинчик, «Голдиз Куики». Они частенько устраивают благотворительные раздачи.
Бетти Джо взяла стакан из шеренги, венчавшей древнюю книжную полку, выкрашенную в красный цвет, и поставила его на подоконник. Затем, в какой-то ленивой рассеянности, выдающей её взаимоотношения с алкоголем, она достала из сумки бутылку джина и застыла, держа вино в одной руке и джин в другой, как будто не зная, с чего лучше начать.
– Они держат всё вино в обычном холодильнике, и оно становится слишком холодным. Лучше бы я купила его в «Райкманз».
– Она наконец поставила бутылку с вином и открыла джин.
– Ничего страшного, - сказал Ньютон.
– Оно быстро согреется.
– Я поставлю его сюда, а ты просто скажи мне, как только захочешь, слышишь?
– Она налила себе полстакана и ушла в свою маленькую кухню. Он услышал, как она загремела сахарницей, насыпая, как обычно, сахар в свой джин, а через минуту она вернулась, потягивая напиток на ходу.
– Эх, как же я люблю джин!
– сказала она самодовольным тоном.
– Не думаю, что я смогу пойти в церковь, - произнёс Ньютон.
На лице Бетти Джо отразилось искреннее разочарование. Она неуклюже села в старое, обитое ситцем кресло напротив него, одной рукой расправляя на коленях цветастую юбку, а в другой держа стакан.
– Жалко. Это и вправду хорошая церковь, даже высококлассная. Ты вовсе не был бы там не к месту.
Только сейчас он заметил у неё на руке кольцо с бриллиантом. Наверное, она купила это кольцо на его деньги. Ньютон не жалел для неё денег - она действительно заслужила их, ухаживая за ним. Несмотря на её привычки и болтовню, Бетти Джо оказалась прекрасной сиделкой. К тому же она не задавала лишних вопросов.
Не желая поддерживать разговор о церкви, Ньютон молчал. Бетти Джо тем временем устроилась в кресле поудобнее и всерьёз принялась за свой джин. Она принадлежала к разряду тех непостоянных и сентиментальных прихожанок, которых телеведущие величают глубоко религиозными, - и заявляла, что религия является для неё великим источником силы. Их религия в значительной мере состояла из воскресных дневных лекций о личном обаянии и вечерних лекций по средам о людях, которые достигли успеха в делах благодаря молитве. Их вера основывалась на убеждённости в том, что всё, что ни делается, - всё к лучшему, их мораль состояла в том, что каждый должен сам решать, что для него является правильным. Бетти Джо, как и многие другие, очевидно, решила в пользу джина и пособия по безработице.
Прожив несколько недель с этой женщиной, Ньютон многое узнал об одной стороне жизни американского общества, о которой телевидение не осведомило его вовсе. Он знал, что сорок лет после Второй мировой войны стали для страны временем экономического расцвета - так мог бы расцветать гигантский и невероятно живучий сорняк. Знал он и о том, кому все эти блага доставались и кем расточались, - это был почти всеобъемлющий средний класс, который с каждым годом тратил всё больше времени на всё менее производительный труд, получая за него всё больше денег, - тот самый шикарно одетый и утопающий в роскоши средний класс, который всегда показывали по телевизору, отчего у зрителя легко создавалось впечатление, что все без исключения американцы молоды, загорелы, ясноглазы и честолюбивы. Лишь повстречав Бетти Джо, Ньютон узнал, что существует большой пласт общества, абсолютно не подверженный влиянию этой модели, что огромная инертная масса людей не имеет никаких амбиций и ценностей вообще. Он прочёл достаточно исторической литературы, чтобы понять, что люди вроде Бетти Джо были когда-то заводской беднотой, - но теперь они превратились в индустриальных богачей, живущих со всеми удобствами в построенных государством домах (Бетти Джо снимала трёхкомнатную квартиру в старом кирпичном доме в обширной, пришедшей в упадок жилой застройке) на подачки от бесчисленных благотворительных организаций, - «Государственный благотворительный фонд», «Федеральная благотворительность», «Фонд помощи в чрезвычайных ситуациях», «Фонд помощи малоимущим». Это американское общество было настолько богато, что могло предоставить Бетти Джо и ещё восьми или десяти миллионам ей подобных эту убогую роскошь в городах, с джином и подержанной мебелью, в то время как остальные американцы подставляли солнцу свои румяные щёки, нежась в загородных бассейнах, следовали актуальным течениям в моде и воспитании детей, смешивали напитки, менялись жёнами и устраивали бесконечные игры с религией, психоанализом и «творческим досугом». За исключением Фарнсуорта, который принадлежал к иному, более редкому классу действительно богатых людей, все, кого Ньютону доводилось встречать, относились к этому среднему классу. Все они были очень похожи друг на друга, и все они, если застать их врасплох, когда рука не протянута в дружелюбном приветствии, а лицо не закрыто маской самоуверенности и мальчишеского обаяния, выглядели какими-то измученными, какими-то потерянными. Ньютону казалось порой, что на долю Бетти Джо, с её джином, её скукой, её кошками и подержанной мебелью досталась лучшая часть общественного уклада.
Как-то раз она устроила вечеринку, позвав нескольких «подружек» из соседних квартир. Ньютон прятался от их глаз в её спальне, но прекрасно мог слышать, как они поют старые гимны вроде «Скалы времён» или «Веры наших отцов», пьянея от джина и умиления, и ему казалось, что они получают гораздо большее удовлетворение от этого эмоционального разгула, чем мог получить средний класс от своих римских вечеринок с барбекю, пьяного ночного купания в бассейнах и быстрого секса. Но даже Бетти Джо не была вполне искренней по отношению к этим старым наивным гимнам, потому что, как только соседки, пошатываясь, разошлись по своим собственным трёхкомнатным клеткам, она плюхнулась на кровать рядом с ним и стала хихикать над глупостью баптистской возрожденческой религии с её гимнами, в которой её воспитала кентуккийская семья, и говорить, что «переросла всё это, хотя иногда это бывает очень даже мило - попеть песни». Ньютон ничего не отвечал, хотя не мог не удивляться. Он несколько раз смотрел передачу «Час возрожденья старины» на старых антейских плёнках, видел он и «современные» религиозные программы, в которых пытались «извлечь творческую пользу из Бога», а музыка состояла исключительно из вальсов Штрауса, сыгранных на электронном органе, и фрагментов увертюры «Поэт и крестьянин». Ньютон вовсе не был уверен, что люди поступают мудро, насаждая это своё странное проявление - которого на Антее не знали, но в зарождении которого на Земле, вероятно, можно было обвинить антейцев, посещавших эту планету в незапамятные времена, - этот особый набор предположений и обязательств, именуемый религией. Впрочем, он не очень хорошо понимал, что это такое. Конечно, антейцы верили, что во Вселенной могут существовать боги или существа, которых можно было бы назвать богами, но для них это не имело большого значения, - так же, как, на деле, и для большинства землян. И всё же древняя вера людей в грех и его искупление была ему понятна. Как и другим антейцам, Ньютону было близко знакомо чувство вины и желание её загладить. Но теперь человечество будто пыталось выстроить на замену своим религиям шаткие конструкции из полуверы и сентиментальности, и он не знал, что об этом думать; он и в самом деле не мог понять, почему Бетти Джо так предана мнимой силе, которую получает еженедельными порциями в своей синтетической церкви, - ведь эта сила была, пожалуй, гораздо менее надёжна, чем та, которую она черпала в джине.
Спустя некоторое время Ньютон попросил её налить вина, и Бетти Джо услужливо подала ему хрустальный винный бокальчик, который купила специально для него, а затем опытной рукой налила вино из бутылки. Он выпил его довольно быстро. За время выздоровления он научился получать от алкоголя гораздо большее удовольствие.
– Что ж, - сказал Ньютон, когда она наполняла для него второй бокал.
– Думаю, я смогу съехать отсюда на следующей неделе.
Бетти Джо помедлила, наливая вино. Потом спросила:
– Зачем, Томми?
– Она звала его Томми, когда напивалась.
– Тебя никто не гонит.
8
Господи, до чего же он был странный! Высокий, тощий и большеглазый, как птица, - но по квартире он передвигался по-кошачьи легко, даже со сломанной ногой. Он всё время глотал таблетки и никогда не брился. Кажется, он и не спал никогда. Бетти Джо иногда вставала по ночам, просыпаясь с пересохшим горлом и гудящей головой, если выпила накануне слишком много джина, а он сидел в гостиной, с ногой на подставке, и читал или слушал маленький проигрыватель золотистого цвета, который привёз ему из Нью-Йорка толстый юрист. А иногда он просто сидел в кресле, подперев руками подбородок, плотно сжав губы, таращился в стену и думал о чём-то - один бог знает о чём. В такие моменты она старалась двигаться бесшумно, чтобы не помешать ему. Но он всегда слышал её, как бы тихо она ни кралась, и она замечала, как он вздрагивает. Но потом он всегда улыбался ей и иногда говорил пару слов. Один раз, на второй неделе его выздоровления, он показался ей таким потерянным и одиноким - он сидел, уставившись в стену, будто пытаясь разглядеть там кого-то, с кем можно поговорить. Со своей сломанной ногой он походил на полуживого птенца, выпавшего из гнезда. Он выглядел таким несчастным, что ей захотелось обнять его голову руками и по-матерински приласкать его. Но она не стала этого делать: она уже знала, как он не любит, когда до него дотрагиваются. И он был таким хрупким - она могла сделать ему больно. Ей ни за что не забыть, какой он был лёгкий, когда она несла его от лифта - в залитой кровью рубашке и с изогнутой, как проволока, ногой.