Человек-тело
Шрифт:
Просто однажды вечером кто-то позвонил в дверь. Я никогда не обращаю внимания на эти звонки: вот так, просто придти и ткнуться может, разве что, только какой-нибудь бродячий торговец или слюнявый евангелист. У Ленки свой ключ, я давно не принимаю гостей, телефон держу выключенным и втыкаю его в розетку, только если возникнет необходимость куда-либо позвонить. Односторонняя связь, будто бы у меня дома висит старый серый автомат за две копейки.
С Ленкой у меня договоренность: она приходит в определенное время. Иногда я могу позвонить и вызвать. Ленка вполне довольна зарплатой, что я выдаю
Второе наше табу — любые воспоминания о моей жене. Моя жена, назову ее, наконец, — моя Аннушка, была старшей подругой Ленки и свидетельницей на ее свадьбе. В те, сильно другие времена, у Ленки был муж, некто Вадик, мы дружили семьями, ходили друг к другу в гости (ездили на лифте, бережно держа в руках кастрюли с домашней едой, блюда с пирогами, какую-нибудь курицу в фольге…)
Вадик запил и Ленка его выгнала, моя жена бросила меня, прошли еще какие-то годы, у Ленки менялись любовники, у меня тоже бывали бабы, которых очень трудно было выпихнуть. Однажды она заглянула ко мне, я был как раз на выходе из запоя, она увидела мое плачевное состояние… Слово за слово, родилась идея дать ей работу, потом, как-то само собой, мы стали любовниками.
Помню тогда, очнувшись на полу, вся разодранная моими звериными ласками, расцарапанная и искусанная, она заявила, усевшись в позе лотоса на ковре, уже по-хозяйски, с сигаретой в высоко поднятой руке:
— Я давно о тебе мечтала. Аннушка рассказывала, что как любовник ты…
— Молчи, — тихо сказал я. — Отныне любые разговоры об этой женщине — табу.
Именно так, отныне. В тот недолгий период, когда она была просто домработницей, мне приходилось выслушивать всяческие ее воспоминания о незабвенных годах, когда мы ходили друг к другу в гости с курями.
Ну, кончен отход. Я хотел рассказать о главном. Что меня дернуло открыть дверь? Кажется, я подумал, что это Ленка забыла ключи: в тот вечер она как раз должна была придти. Я распахнул дверь, другой рукой подавляя зевок. На моем пороге стояла она, Вика.
2
И все-таки, трудно приступить к рассказу о вчерашнем дне… Как я провел эти полгода? Думал ли я о ней, вспоминал ли? Но вспоминал — кого? Тот нелепый образ, который сфантазировал, или тупую безжалостную воровку с грязным языком?
Да, думал, да, вспоминал иногда. Честно говоря, фразы из рассказа и реальные события уже перемешались. Засыпая в одинокой постели, обнимая большого плюшевого медведя, с которым я спал с детства до старости, с которым, вероятно, меня и найдут мертвым, я гаснущим своим сознанием мечтал именно об этом: вот, распахнется когда-нибудь дверь и на пороге возникнет она.
— Прошу вас! — это было первое, что она сказала.
Я отступил вглубь коридора, суетливо запахивая халат и все еще держа дверь за ручку. Она медленно прошла мимо, двигаясь вместе с запахом каких-то незнакомых духов. Я прикрыл дверь.
— Вы
— Разумеется, — ответил я с напускной холодностью, в то же время лихорадочно соображая: что ей от меня надо, во что она собралась здесь играть на сей раз?
На плече у девушки была сумка, там пряталось что-то продолговатое. Неужели?
Да, она и в самом деле осторожно извлекла на свет компьютер, украденный у меня, и протянула на ладони, словно блюдо кельнерша. Сверху положила зажигалку — золото на серебро. Я усмехнулся:
— Совесть, что ли, к тебе вернулась? И где ж вы с нею обе были столь долго?
— Выслушайте меня! — был ответ.
Я все же принял из ее рук компьютер, теперь уже совсем мне не нужный. Золотую зажигалку небрежно опустил в карман.
— Бес какой-то меня попутал, — сказала девушка.
— Никаких бесов нет, — заметил я.
— Есть! — воскликнула она. — И именно он попутал меня.
С инструментом под мышкой я широким жестом и даже с поклоном показал ей на дверь кабинета. Лицо Вики осветилось радостью: она решила, что прощена, и бодро прошла по указателю. Я двинулся за нею, небрежно поставил ноутбук на пол.
— Ах, у вас уже новый! — воскликнула она, увидев стационарный агрегат на столе.
— Да уж… — пробормотал я, напоминая сам себе Кису Воробьянинова.
— Видите ли… Я хочу попросить прощения…
— Что естественно.
— Да вовсе не за то… Это само собой. Дело в том, что мои друзья… Бывшие друзья. Словом, они стерли все ваши программы. Ваши тексты. Записали игры. Вы не сердитесь?
Я не сердился. Интересно, какие чувства должен был испытывать писатель, у которого отобрали его творения, месяцы и годы труда? К счастью, меня не так просто изничтожить. Я усмехнулся ее простодушию. Сказал:
— Да если бы какая-нибудь тварь стала причиной гибели моих текстов, хоть одной страницы, я бы ее, эту тварь, из-под земли достал, я бы не просто ее убил. А убил бы с пытками, я бы взял ее за волосы и тёр, тёр, тёр мордой об асфальт, пока не превратилась бы она в плоскомордую азиатку.
Впрочем, я этого не сказал — опять фантазия. Сказал:
— Я не могу сердиться, хотя бы потому, что у меня на все произведения есть копии. Не пропало ни строчки, девушка.
— Да? — казалось, что она обрадовалась.
По-хорошему, я должен был просто выгнать ее. Но так уж мы устроены: всё готовы простить желанному телу. Вот в чем корень наших страданий.
— Деньги я вернуть пока не в состоянии, — простодушно призналась Вика.
— Да я и не спрашиваю, — сказал я. — Ты садись (я терпеть не могу уголовный оборот «присаживайся»). Кофием тебя угостить?
— Да, пожалуй…
Тут только я заметил, что говорит эта Вика совершенно не так, как должна. В моей голове мгновенно выстроилась целая паутина всяческих связей, формул и решений, и меня буквально бросило в дрожь. Речь Вики была не из реальности, а из моего венерического рассказа. Компьютер и зажигалку принесла не та девушка, что их украла. Та говорила: швыдло вонючее, пушиська, постюби и так далее. Эта употребляла правильный русский язык, тот самый, что я вложил в уста своей фантазийной героини.