Человек в трех измерениях
Шрифт:
«Человек есть образ и подобие Божие». Как правило, справедливость этого символа доказывалась трансцендентными духовными началами человека – совестью, любовью, долгом, которые не имели объективных материальных причин, ниоткуда не выводились и ни к чему не сводились. Поскольку духовные начала также числились философами в разряде «неестественных», они принадлежали к другому «режиму бытия», потому что в этом мире действительно нет ни любви, ни совести, ни чести как постоянных объективных факторов жизни. Раз ни один человек не живет постоянно в этом режиме, а только в редкие минуты жизни впадает в него, критерий этого «впадения» может быть только субъективным. Но тогда возможно, что эта фраза о человеке как образе Божьем для естественного человека не более чем красивая аллегория.
Критики христианской религии считают, что подобная ситуация возникла в силу чрезмерной рационализации религии и ее догм. Религия начинает напоминать науку, она приводит массу доказательств
В христианстве потеряно Богоощущение, с тех пор как в него внедрилось жало смерти, как исчезла жажда телесности, как были отменены кровавые жертвоприношения. «…Кровь есть жизнь, кровь есть растущий факт, кровь есть источник сил и сильного. Религия, взявшая кровь в нить соединения своего с Богом – и была жизненна, растуща и реальна» [74] . Кровь – это мистицизм и факт, и религии не миновать этого факта, иначе она будет не живым таинственным ощущением, а абстрактным, мертвенным логическим умозаключением.
74
Розанов В.В. Около церковных стен. СПб., 1906. С. 44.
Добро и зло в естественном состоянии
Все воспитатели и морализаторы исходят из того, что до-человеческое в человеке – это чаще всего источник зла. Сам по себе мир не добрый и не злой. Зла нет и в животном существовании. Зло есть только в человеке, который, несмотря на то что стал человеком, продолжает в той или иной степени оставаться животным. Как животная природа изначальнее, чем человеческое, духовное измерение, так и зло изначально по отношению к добру. Зло многообразно, насыщенно, всепроникающе и, главное, обыденно. Если добрый поступок нас восхищает и удивляет, то обман, жадность, корысть, нечистоплотность кажутся такими же естественными, как естественна плохая погода. Для злых поступков всегда есть конкретные причины, для добрых – нет. Всегда можно сказать, почему украл, почему убил. Добрые поступки неестественны, потому что не имеют естественных причин. Я спас человека не почему-то, а потому что не мог не помочь, я люблю не почему-то, а потому что не могу не любить. Мы не удивляемся, видя лень, жадность, жестокость, это все естественно, это соответствует нашей животной природе, но всегда удивляемся человеку, готовому отдать последнюю рубаху, готовому пожертвовать жизнью. Мы не удивляемся тому, что быстро утомляемся, но поражаемся людям, годами находящимся в состоянии творческого самоуглубления, потому что это неестественно. Мир полон зла не только потому, что непрерывно идут войны, существует преступность и коррупция, но и потому, что зло – неотъемлемая составная часть человеческой природы. Зло онтологично в сравнении с добром, которое обладает только аксиологической природой.
Первобытный человек жил в мире, населенном враждебными силами: дикими животными, одушевленными вещами, всевозможными демонами, всякой злобной по отношению к человеку нечистью. Все стремления человека направлялись на укрепление оборонительной стены вокруг себя. Первобытный ритуал включал в себя изгнание духов, освобождение от чар, предотвращение недобрых предзнаменований, искупление, очищение и другие магические действия.
Ф. Ницше, анализируя древнегреческую культуру, утверждал, что олимпийское искусство было только занавесом, которым грек заслонялся от страхов и ужасов существования, хорошо ему известных. Греки знали о муках Прометея, которому коршун каждый день клевал печень, знали об ужасающей судьбе Эдипа, знали о проклятиях, тяготевших над родом Атридов и принудивших Ореста к убийству матери.
Но духи, демоны, злые силы – это, как показал Юнг, не часть внешнего мира, это необходимая часть нашей психики, от их разрушительного воздействия спасает только культура. «Коллективное бессознательное, каким мы его знаем сегодня, ранее никогда не было психологическим. До христианской церкви существовали античные мистерии, а они восходят к седой древности неолита. У человечества никогда не было недостатка в могущественных образах, которые были магической защитной стеной против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души. Бессознательные формы всегда получали выражение в защитных и целительных образах и тем самым выносились в лежащее за пределами души космическое пространство» [75] .
75
Юнг К. Об архетипах коллективного бессознательного // Юнг К. Архетип и символ. М., 1991. С. 104.
Зло неистребимо, как тень людей. Зло – не отсутствие добра. Добро проявляется там, где зло временно отступает. Добро отсутствует чаще. Зло кажется более привлекательным, потому что идет от силы, от энергии, перехлестывающей через край. К. Леонтьев считал, что красивое и мужественное – морально, а все серое, мелкое – аморально. Юлий Цезарь в тысячу раз развращеннее Акакия Акакиевича, его степень зла несопоставима с героем Гоголя, но в нем в тысячу раз больше красоты, поэзии и правды, чем в мелком чиновнике. Мещанская мораль, предлагающая любить всех людей только потому, что они люди, хотя они ничего не сделали для того, чтобы быть людьми: ни героических поступков, ни больших дел, не проявили никакого мужества и настойчивости в отстаивании своего образа жизни, своих идей, – такая мораль, по Леонтьеву, на деле оказывается аморализмом.
Сильная власть, мощное государство, неравенство и борьба между людьми за место под солнцем, в которой побеждают сильные, злые, агрессивные, энергичные и властные люди, способствуют появлению в обществе великих людей, совершающих великие дела, полагал К. Леонтьев. «Для того, кто не считает блаженство и абсолютную правду назначением человечества на земле, нет ничего ужасного в мысли, что миллионы русских людей должны были прожить под давлением трех атмосфер – чиновничьей, помещичьей и церковной хотя бы для того, чтобы Пушкин мог написать Онегина и Годунова, чтобы построился Кремль и его соборы, чтобы Cуворов и Кутузов смогли одержать свои национальные победы» [76] .
76
Леонтьев К.Н. Передовые статьи «Варшавского дневника 1880 года» // Леонтьев К.Н. Восток. Россия. Славянство. М., 2007. С. 22.
Дочеловек, не чувствующий своего существования, подавляющий в себе приступы тоски и неудовлетворенности, неизбежно приходит к тому, что творит зло. Творить зло – это вовсе не обязательно совершать преступные или неблаговидные поступки. Часто человек не творит зло только потому, что не подвернулся случай. Но жить подобно заведенному автомату – тоже зло, измена своему человеческому назначению. Быть добрым – это искусство, и если им не владеешь (а овладеваешь, когда привыкаешь просчитывать последствия своих поступков), то неизбежно будешь делать зло. Мало желать добра, благими намерениям дорога в ад вымощена. Если окинуть общим взором всю жизнь человечества, писал Франк, то бросается в глаза парадоксальный, но явственный факт: «Все горе и зло, царящие на земле, все потоки пролитой крови, все бедствия, унижения, страдания по меньшей мере на 99 процентов суть результат воли к осуществлению добра, фанатичной веры в какие-либо священные принципы, которые необходимо немедленно претворить в жизнь, и воли к истреблению зла; тогда как едва ли одна сотая доля зла и бедствий обусловливаются действием откровенно злой, преступной и своекорыстной воли» [77] .
77
Франк С.Л. Крушение кумиров // Франк С.Л. Соч. М., 1990. С. 128.
Зло побеждается, изживается только на уровне искусственного человека, что же касается естественного состояния, то зло, насилие, месть, ненависть являются необходимым фоном, на котором разворачивается естественная жизнь. Зло – это и загаженные лифты и подъезды, грязная матерщина за окном, подростковый беспричинный садизм, усталые серые лица людей в метро, людей, готовых взорваться в любую секунду. Во все времена моралисты не уставали жаловаться на резкое падение нравов. Естественно, при этом они не приводили никаких статистических данных, просто замечали, что вокруг больше дурных людей, чем добрых, и отдавали дань идиллическому заблуждению, что раньше все было лучше. Теперь появилась сравнительная статистика, и она не подтверждает, что в нашу эпоху падение нравов сильнее, чем в любой предшествующей. Это не значит, что возрос моральный уровень людей (во все века у каждого народа количество негодяев и праведников скорее всего одинаково, так же как и количество дураков и умных), но очевидно, что общественное устройство эффективнее, чем прежде, обуздывает определенные проявления аморального поведения масс: алкоголизм, проституцию, детскую беспризорность и т. п.