Человек в трех измерениях
Шрифт:
Тело – совсем не случайное добавление к нашей душе, но, напротив, постоянная структура нашего бытия, и постоянное условие возможности нашего сознания как сознания мира, и трансцендентный проект нашего будущего. То, что с одной стороны кажется полностью случайным в телесном существовании, с другой стороны оказывается конститутивным моментом и для человека, и для мира. Тело в то же время не гарантирует человеческого способа существования. Человеческое не может быть получено как продукт определенного устройства наших органов. Человек всю жизнь формируется в зависимости от внешних условий бытия, от случайности опыта, потому что он – историческая идея, а не естественный вид. И в то же время в теле человека нет ничего случайного и необязательного. Обладание разумом связано с тем, что человек – прямоходящий и имеет большой палец, который противопоставлен всем остальным.
Тело обладает абсолютным постоянством, служащим фоном относительного постоянства всегда готовых
Тело – посредник между человеком и миром, способ обладания миром, возможность выходить за пределы мира и как посредник присуще только человеческому способу существования. Это не объективное тело, которым обладает и животное, это плоть, т. е. тело одухотворенное. Это особенно ярко проявляется в навыках. Трость слепого, писал Мерло-Понти, перестала быть объектом для него, она уже не воспринимается им, ее кончик превратился в чувствительную зону, она дополняет осязание и расширяет поле его действия, она стала аналогом взгляда. Длина трости не играет особой роли в обследовании объектов и не является чем-то опосредующим: слепой скорее узнает о ней через расположение объектов, чем о положении объектов через нее [34] .
34
«…Мое тело простирается всегда через орудие, которое оно использует; оно находится на конце трости, на которую я опираюсь, на конце астрономических оптических приборов, которые мне показывают звезды, на стуле, во всем доме, так как оно есть моя адаптация к этим орудиям» (Сартр Ж.П. Бытие и ничто. М., 2004. С. 345).
Пространство не определяется в качестве объективной позиции по отношению к объективной позиции нашего тела, оно очерчивает вокруг нас изменчивую линию границ наших намерений и жестов. Привыкнуть к шляпе, автомобилю или трости – значит обустроиться в них или, наоборот, привлечь их к участию в объемности собственного тела. Навык выражает нашу способность расширять наше бытие в мире или изменять наше существование, дополнив новыми орудиями. Можно уметь печатать на машинке и не показать, где на клавиатуре находятся буквы, составляющие слова. Стало быть, уметь печатать – не значит знать расположение каждой буквы на клавиатуре или выработать для каждой буквы условный рефлекс, который она запускала бы, как только предстанет взгляду. Что же такое навык, если он не является ни знанием, ни автоматизмом? Это знание, которое находится в моих руках, которое дается лишь телесному усилию и не может выразиться через объективное обозначение.
Еще более наглядным является приводимый Мерло-Понти пример с органистом, имеющим телесные навыки игры. Садясь за новый орган, он не ищет какие-то позиции в объективном пространстве, соответствующие каждому регистру и каждой педали, и не вверяет найденное памяти. Регистры, педали и клавиши даются ему как потенции той или иной эмоциональной или музыкальной ценности. «Между музыкальной сущностью пьесы, что намечена в партитуре, и музыкой, льющейся вокруг органа, устанавливается столь непосредственная связь, что тело органиста и его инструмент оказываются лишь местом ее происхождения. Отныне музыка существует сама по себе, как раз благодаря ей существует все остальное. Здесь нет места для “воспоминания” о местонахождении регистров, и органист играет не в объективном пространстве. Его жесты в ходе репетиции – это на самом деле жесты освящения: они прочерчивают эффективные векторы, обнаруживают эмоциональные источники, они создают некое выразительное пространство, подобно тому как жесты жреца очерчивают templum» [35] .
35
Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб., 2000. С. 195.
Таким образом, наше тело – это и дар, и продукт нашего творчества. Тело может ограничиваться жестами, необходимыми для поддержания жизни, и в соответствии с этим располагать вокруг нас биологический мир, но оно может и обыгрывать эти жесты, переходя от прямого смысла к фигуральному, выявляя новые значения, которые не могут быть достигнуты с помощью естественных возможностей тела. Создавая новые значения, оно создает вокруг себя культурный мир.
Следовательно, сказать: «я вошел в мир», «пришел в мир», или «есть мир», или «я имею тело» – это одно и то же. В этом смысле мое тело находится везде; оно находится как там, где газовый фонарь скрывает куст, растущий у тротуара, так и там, наверху, где мансарда расположена выше окон седьмого этажа. Или там, где автомобиль проходит, двигаясь, справа налево, позади грузовика, или где женщина, которая переходит улицу, кажется более маленькой, чем мужчина, сидящий на террасе в кафе. Мое тело одновременно равнообъемно миру, охватывает все вещи и объединяет их в целое, на которое все они указывают и которое я не имею возможности познать [36] .
36
См.: Сартр Ж.П. Указ. соч. С. 338.
В итоге мое тело – это не только объект среди прочих объектов, совокупность доступных чувствам свойств среди других таких же совокупностей, оно является объектом, восприимчивым по отношению ко всем другим объектам, который резонирует в ответ на любой звук, отвечает на любой цвет и дает словам их первоначальное значение. Тело является тем странным объектом, который использует свои собственные части в качестве общей символики мира и благодаря которой, соответственно, мы можем «вторгаться» в этот мир, понимать его и находить ему значения.
Еще один дар – огромная психическая энергия, сделавшая возможной тонкую нервную организацию человека. Любая деятельность, любое производство орудий было направлено не столько на подчинение окружающей среды, на увеличение добычи пищи, сколько на укрощение самого себя. Деятельность была направлена на поиски того, как реализовать громадную внутреннюю энергию, суперорганические потенциальные возможности. Когда человеку не угрожало враждебное окружение, его расточительная гиперактивная нервная организация, часто неразумная и неуправляемая, являлась скорее препятствием, чем помощью в его выживании. Контроль над своей психикой с помощью создания символической культуры был более существенным и важным, чем контроль над внешней средой.
Пока человек не сделал нечто из себя самого, он мало что мог сделать в окружавшем его мире. Борьба за существование не завладела полностью энергией и жизнеспособностью первобытного человека и не отвлекла его от более насущных потребностей: внести порядок и значение в каждый момент его жизни. В этом смысле ритуал, танец, песня, рисунок, резьба и более всего дискурсивный язык, должно быть, долго играли решающую роль [37] .
Несмотря на сложность и опосредованность наших инстинктов и нашего тела разумом, животное начало в человеке, его «естественность» остались как нерастраченный до конца капитал. Его внутренняя сила, изворотливость, цепкость, неистребимая воля к жизни помогли ему выживать и в более поздние, более цивилизованные времена. Человек в основе своей остался животным, иначе бы он исчез как вид, не смог бы выжить только за счет разума и вырастающей из разума культуры. Эта первобытная сила – и условие спасения, и главное препятствие на пути к тому, чтобы стать искусственным человеком, т. е. осознать в себе совсем другие начала и основания.
37
См.: Мамфорд Л. Миф машины. С. 16.
Возникает парадокс: все развитие цивилизации – это постоянное стремление вытравить из человека животное, дикое начало, цивилизовать его, а с другой стороны, человек цивилизованный, биологически слабый, полностью утративший агрессивность, является неосуществимой утопией, так как лишен животной основы. Такая святость книжная, как полагает Розанов, от головы, христианство – это культура похорон, она не признает радости телесной, животности, религия должна рождаться из крови.
Кажется, то, что идет от ума, от совести, от воспитания, гораздо слабее, чем биологическая сила, которая вооружает человека, делая его сильным, несгибаемым, решительным. Любая заметная личность в политике, все эти Суллы, Тиберии, Иваны Грозные – люди, не считающиеся с моралью или общественным мнением. Они сами устанавливают правила морали, сами являются законом для других. Их можно ненавидеть, презирать за интеллектуальную ограниченность, за животное упрямство, но нельзя не удивляться их титанической энергии, которая позволяет им идти напролом, вопреки традициям и здравому смыслу, и при этом добиваться успеха. Наоборот, там, где человек вынужден подчиняться господствующей морали, смиряться с обстоятельствами, там он превращается во вполне заурядного человека.
Подобным же образом личность проявляет себя в искусстве, пытаясь опрокинуть существующие стандарты, в религии, бросая вызов устаревшим догмам и пророчествуя о новых путях.
Все дочеловеческое относится к природным основаниям нашего бытия. Природное состояние – это жизнь, опирающаяся на свои инстинкты, это жизнь хищника, это война всех против всех, это опора на собственные физические и психические силы, это то, против чего боролась и борется культура. Но без этого основания невозможно и дальнейшее душевное и духовное развитие.