Человек внутри
Шрифт:
— Нет, — просто сказала она. — Но я с детства жила с ненавистью. Почему вы не бежите отсюда? Если вы останетесь, то только навредите себе или еще кому-нибудь, кому вы никогда не желали зла. Всегда так бывает.
Он не обратил внимания на ее слова, но как зачарованный с любопытством наблюдал за ее лицом.
— Если бы я мог взять тебя с собой, — прошептал он, — я бы обрел покой и милосердие. Ты замечала, — тихо продолжал он, и его глаза глядели, как глаза собаки через прутья клетки, — что посреди шторма всегда на миг наступает
— Вы свободны, — прошептала она, ее глаза смотрели на него не сквозь прутья, а сквозь золотой туман, который проливали сполохи огня. — Вы ничем не связаны.
Он пожал плечами и сказал обиженно и небрежно:
— О, для меня нет покоя.
Он решительно повернулся на каблуках, но, сделав только три шага к двери, вернулся.
Не глядя на нее, он проговорил с каким-то замешательством:
— Так ты говоришь, он ушел на север?
— Да, — сказала она.
— Ну, конечно, я и сам знаю, — заметил он. — Мы чуть не встретились. — Он переступил с ноги на ногу. — Я не знаю, как тебя зовут, — продолжал он. — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Если он вернется, ты не должна его укрывать или предупреждать.
— Это что, приказ? — спросила она с мягкой насмешкой.
— Да, — сказал он и затем торопливо добавил, запинаясь: — Я прошу тебя. Не вмешивайся в это. Ты не принадлежишь нашему миру: шуму, ненависти. Оставайся с миром.
— А эти два мира так далеки друг от друга? — спросила она.
Он слушал, склонив голову набок и полузакрыв глаза, как слушают тихую музыку. Затем он прикрыл на минуту глаза рукой.
— Ты сбиваешь меня с толку, — сказал он.
— Так далеки? — повторила она.
— Не смешивай их, — сказал он с силой и горечью, — ты не можешь прийти к нам, а нам слишком легко прийти к тебе.
— Куда вы? — спросила она.
— Искать его, — ответил он. — Я найду его. Я слишком хорошо его знаю, чтобы упустить.
— Он тоже знает вас, — добавила она.
Карлион ближе подошел к ней:
— Возможно, он смеялся надо мной все то время, пока мы были друзьями. Он — трус, а трусы хитрые. Я рассказывал ему обо всем, что люблю. Читал ему, делился с ним всем, что люблю. Я могу заставить его забыть то, что говорил ему, только убив его, — добавил он с неуместным пафосом.
Элизабет сказала:
— Это что, такой большой секрет?
Он с подозрением попятился от нее, как будто испугавшись, что она тоже имела виды на его самые тайные мысли.
— Я предупредил тебя, — резко сказал он, — и больше не хочу тебя беспокоить. Ты бы лучше не говорила брату, что я здесь был. Я и ему не хочу никакого зла.
Он повернулся и очень быстро пошел к двери, как будто боясь, что какое-то слово может задержать его дольше. Когда он открыл дверь, холодный ветер наполнил комнату дымом и туманом. Он
5
Эндрю положил складной нож обратно в карман. Темнота, обдававшая его холодом, стала теплой и дружелюбной. Его переполняла безмерная благодарность — даже не хотелось открывать дверь и напоминать Элизабет о своем существовании. Он был в таком настроении, что она казалась ему недосягаемой, как картина, святой, как видение. Он вспомнил свой первый приход в этот дом и бледное, исполненное решимости лицо меж двух желтых огней, последнее, что он увидел, прежде чем упал в изнеможении.
Тихо, как будто присутствуя при таинстве, он повернул ручку двери и нерешительно, робко остановился на пороге. Она стояла у стола и мыла чашки и тарелки, которые они оставили.
— Это ты? — сказала она, не глядя. — Поставь это в буфет. — Когда он подчинился, она вернулась к огню и, нагнувшись, чтобы разгрести угли, пробормотала с полушутливой резкостью: — Два дурака — пара.
Эндрю переминался с ноги на ногу. Он вдруг понял, глядя в лицо убийственной сути вещей, что не может выразить вслух свою благодарность.
Он нервно дергал пуговицу и в конце концов выпалил почти с досадой:
— Благодарю.
— Так в чем же все-таки дело? — спросила она, протягивая руки в комическом замешательстве. — Я ненавижу тайны, — добавила она, пряча свои тайные думы в глубине темных глаз, подернутых только на поверхности веселостью.
— А ты не слышала, что он сказал? — ответил Эндрю и прошептал так тихо, что Элизабет пришлось наклониться вперед, чтобы уловить его слова: — Вроде Иуды.
— Ты думаешь, я поверила всему, что он наговорил? — Она поглядела на Эндрю, широко раскрыв глаза, полные невинного изумления. — Он — твой враг.
— А ты бы поверила тому, что я скажу? — сердито спросил он, заранее зная ответ.
— Конечно, — сказала она, — расскажи.
Он с изумлением посмотрел на нее, все его сентиментальные мелодраматические инстинкты поднялись в нем, чтобы воспользоваться удобным случаем. О! Благословенное облегчение, подумал он, броситься вперед, опуститься перед ней на колени, заплакать и сказать: «Я устал. За мной гонится тот, кто страшнее смерти». Он услышал, как его голос сломался на этой фразе. Но когда он уже был близок к тому, чтобы подчиниться этим инстинктам, его другое — жесткое и критичное — «я» заговорило с неожиданной определенностью: «Ты — глупец, она же видит тебя насквозь. Неужели у тебя не хватит благодарности, чтобы сказать правду?» — «Но тогда, — запротестовал он, — я потеряю всякую надежду на утешение». Однако, когда он взглянул на нее, критик победил. Он стоял, сцепив руки за спиной и немного наклонив голову, глядя на нее внимательно и сердито в ожидании малейшего знака презрения.