Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман
Шрифт:
— Вы не знаете, товарищ следователь, что такое шоферская жизнь. Платят копейки, а требуют — во!.. Признаюсь честно, сделал вчера левую ездку. До Дрогобыча и обратно. За пятьсот рублей…
— Вот это ближе к истине. Мы знали, что вы были в Дрогобыче — ваша машина зарегистрирована там на КП. Где высадили пассажиров?
— На автобусной станции.
— А у нас есть сведения…
— Врут! — Шурка прижал руки к груди. — Честное слово, на автобусной станции.
Петр понял: Жарков говорит правду. Солгал раньше, когда сказал, что на КП у всех, в том числе
— Автоинспектор младший лейтенант милиции Боровиков показывает, — он пристально смотрел Шурке в глаза, — что в кабине вашей машины сидела только одна женщина. В будке же — он не осматривал ее, а только заглянул — никого не было. Как прятали этого так называемого мужа Радловской?
Дальше выкручиваться не было смысла, и Шурка признался:
— Под мешками из–под сахара.
— Вот как, Жарков! Помогли сбежать государственному преступнику.
— Ей–богу, — чуть не заплакал Шурка, — я думал: обычный вор… Очистил квартиру и рвет когти.
— Расскажете об этом на суде. — Петр вызвал конвоира: — Уведите!
Пошел к Левицкому. Полковник поинтересовался результатами допроса Жаркова.
— Обыкновеннейший пройдоха, — сказал Кирилюк, — готовый за деньги на все. Высадил их на автобусной станции в Дрогобыче. Должно быть, говорит правду: он теперь ради собственной шкуры продал бы их дважды и глазом бы не моргнул.
На столе у Левицкого — большая карта. Полковник подозвал Петра:
— Как думаешь, почему они поехали в Дрогобыч?
Кирилюк провел пальцем по линии государственной границы в районе Бескид:
— Сливинский оттуда пришел, туда и хочет податься. Горы, леса, банды, особенно здесь. — Он обвел часть территории Польши.
— Правильно, — прищурился Левицкий. — Ну–ка, теперь вместе пораскинем мозгами. Сливинский сбежал из города вместе с Ядзей Радловской. Судя по всему, испытывает к ней какое–то чувство. Не означает ли это, что он хочет взять ее с собой за рубеж?
— Ни в коем случае! — сразу ответил Кирилюк. — Сливинский — человек энергичный и умный, мы это почувствовали на собственной шкуре. Безусловно, знает, что перейти нашу границу — дело опасное, сложное и требует физических сил и, если угодно, незаурядного мужества. Будет ли он рисковать чемоданом, я уж не говорю о собственной его голове, ради Ядзи? Тут не может быть двух мнений!
— А вывод? Какой ты можешь сделать вывод?
Кирилюк походил по кабинету, заложив руки за спину.
— Радловская нужна Сливинскому как ширма, как спасательный круг. Теперь он сидит вместе с ней где–то под Карпатами и пытается установить связь с людьми, которые переведут его через границу. Как только установит связь, бросит Радловскую и уйдет в Бескиды.
— Ну и что же?
— Нам надо взять его до того, как свяжется с бандитами. У нас прекрасный ориентир — Ядзя… Ее фото будет у каждого участкового уполномоченного милиции, а это такая женщина, на которую нельзя не обратить внимания.
— Вот я и хотел бы, чтобы ты со Ступаком занялся Радловской.
Одноэтажный домик поблизости от Бориславского шоссе утопал в зелени: если кто–нибудь и нашел бы щель в аккуратно покрашенном деревянном заборе, все равно ничего бы не заметил — под забором росли густые кусты смородины и крыжовника.
Сливинский знал, что делает. С хозяином дома у него были давние связи: сначала — по ОУН, потом — по гестапо. Поэтому–то, обсуждая с Романом Шишом запасной вариант перехода через границу, и назначил место встречи именно в Трускавце. Мог отсиживаться тут, за высоким забором, сколько угодно — Мирон Чмырь так же не заинтересован в его провале, как и он сам.
На автобусной станции в Дрогобыче, куда их привез Шурка Жарков, Сливинский быстро договорился с шофером эмки, который скучал, высматривая пассажиров, и тот довез их до Трускавца.
Чмырь встретил пана Модеста не то чтобы радостно, но и без враждебности. Знал: все равно никуда не денешься — придется дать приют старому коллеге. Притащил кровать в комнату, имевшую отдельный выход через веранду в сад, и поставил единственное условие: никуда из усадьбы не выходить. Мол, курортников никогда не держит, все к этому привыкли, и появление посторонних лиц может показаться подозрительным. Это устраивало пана Модеста. Он был уверен, что работники госбезопасности разыскивают его и, кто знает, возможно, доискались до его связей с Ядзей. Ее фотографии, возможно, уже находятся в милиции, а милиция тут работает, говорят, не так уж плохо.
Через день Чмырь ходил на почту, узнавал, нет ли письма на его имя. Сливинский не очень нервничал, так как был убежден: человек, давший телеграмму в город, напишет и сюда.
В первый же день их приезда Ядзя вспомнила, что еще не ответила подруге, которая собиралась приехать к ней в гости. Решила написать открытку. Сливинский согласился: если подруга не застанет Ядзю, то пойдет к ней на работу, начнет расспрашивать… Все это не входило в планы папа Модеста. Ядзя написала несколько слов: мол, поехала в отпуск, вернусь — напишу. Без обратного адреса. Сливинский внимательно прочитал, отдал Чмырю, чтобы тот бросил в почтовый ящик.
Дни тянулись, похожие один на другой…
Ядзя начала капризничать — привыкла к обществу, ресторанам, кино, вечеринкам со щедрыми мужчинами, которые ухаживали за ней, а тут сад, цветы, высокий забор и даже радиолы нет. Читать Ядзя не любила. Сначала помогала жене Чмыря — толстой, неповоротливой женщине — готовить обеды, училась варить борщи и делать острые домашние блюда, но вскоре все это ей надоело, и Ядзя начала подбивать Сливинского пойти днем, когда Чмырь на работе, в ресторан. Тот схватился за голову, но сразу нашел выход: подарил Ядзе золотые часы, которые Хмелевец стащил у Валявских. Не хотел этого делать — часы дорогие, швейцарские, но что поделаешь с глупой женщиной!