Чемпион

Сокпакбаев Бердибек Ыдырысович

— Вот! — и я больно щелкнул его по носу. Он за­вопил, а я пошел, дальше.

III

Через два дня группа наших ребят выехала в пионер­ский лагерь. Остальных увезли на грузовике в поле, что­бы помочь овощной бригаде прополоть огород. Я был сер­дит на всех и никуда не поехал.

Дома я и бабушка. Я слоняюсь по аулу, а бабушка целыми днями занята по хозяйству. Встает раньше меня и доит двух коров, потом пропускает молоко через сепа­ратор, ставит кислое молоко, готовит катык [1] ,

взбивает масло, лепит кизяк, готовит обед. Короче говоря, весь дом держится на ее плечах. Но все это женская работа, мужчине здесь делать нечего, и я скучаю.

1

К а т ы к — отжатое кислое молоко.

Я не нахожу себе места даже на речке. Мне не хочет­ся ни купаться, ни удить рыбу.

«Вот возьму и уеду на джайляу», — приходит мне в голову мысль.

В самом деле, это замечательная мысль — поехать на джайляу. Оно находится в урочище Шалкоде, если ехать туда верхом, напрямик через гору, то это всего полдня пути.

Но тут я снова становлюсь в тупик: хорошо, я поеду на джайляу, но где я возьму лошадь?

В самом деле: где взять лошадь? Просить у бригади­ра — не даст. Скажет: «Зачем тебе, для баловства?»

Подложив руки под голову, я лежу на берегу реки, смотрю в ослепительно-синее небо и мучительно думаю, как мне быть?..

Перед моими глазами проходят лошади, лошади, ло­шади. Самых разных мастей. И вдруг словно мне кто-то шепнул на ухо: «Выход очень прост». Лошади, лошади, лошади... Я знаю, где это. Я бегу домой и бросаюсь в постель. «Ложись, дорогой Кожа, — говорю я сам себе, — отдохни до темноты, а когда наступит ночь, ты отпра­вишься в интересное путешествие».

* * *

Во время ужина я говорю бабушке:

— Сегодня я еду на джайляу.

— Как на джайляу? — пугается она. — На ночь глядя?

— По холодку лучше, — солидно поясняю я, — днем — слишком жарко...

— А где ты возьмешь лошадь? — настороженно спра­шивает бабушка.

— Будет и лошадь, — самоуверенно заявляю я.

Бабушка в тревоге смотрит на меня и сокрушенно ка­чает головой:

— Горе мне с тобой!.. Опять что-то надумал...

— Ничего страшного, — стараюсь утешить ее, — я по­еду с ребятами, приехавшими оттуда...

Бабушка меня любит, поэтому не возражает и дает мне наставления:

— Будь осторожным, Кожа... Не столкнись с каким-нибудь несчастьем. И без того в ауле о тебе говорят пло­хо, как будто ты растоптал их посевы. Никто, кроме меня, не выдержит твоего озорства. У меня уже голова побеле­ла в думах о тебе и сердце изболелось. Не бери чужого, не задевай никого.

Это самое она мне уже твердила тысячу раз, тысячу раз я забывал ее наставления и поступал по-своему.

Я спокойно выслушал ее до конца, заверил, что все будет так, как она говорит, и вышел из-за стола.

IV

Итак, я еду на джайляу. Хорошо бы взять с собой Жанар. Она, конечно, ездит верхом не так хорошо, как я, и ей потребуется моя помощь. Тем лучше. Жанар пой­мет и оценит, какой я храбрый джигит, что я в тысячу раз лучше этого хитреца Жантаса. Я воображаю, как глубо­кой ночью мы проезжаем узенькой тропинкой среди скал и где-то далеко воют шакалы. Жанар немного страшно, но она чувствует, что я рядом, и успокаивается.

На джайляу! Это слово поет в моем сердце.

Когда темнеет, я выхожу из дому и достаю припря­танные в сарае уздечки. Беру их так, чтобы они не гремели и, пригибаясь, бегу вдоль улицы в сторону реки.

Люди нашего аула своих верховых коней на ночь вы­пускают к реке. Поймаю двух лучших скакунов и заеду за Жанар. Она, конечно, очень удивится, увидев у себя под окнами всадника с двумя лошадьми: «Кожа, это ты? — спросит Жанар». «Да, — отвечу я, — вот иноходец, садись. Мы едем на джайляу». «А как же бабушка? — колеблется Жанар». «Пусть она идет к моей бабушке, им будет веселее».

Жанар решительная: она выпрыгивает из окна, садит­ся верхом на вторую лошадь, — и под покровом ночи мы трогаемся в путь.

Если потом кто скажет, что Кожа украл лошадей, то я отвечу «Лошади — колхозные, а мы — дети колхоза». И это будет вполне справедливо.

Так я размышлял по дороге.

Впереди на фоне смутных просветов реки показались темные фигуры лошадей. Они звякали путами, всхрапывали и шумно жевали траву.

Я подошел к крайней. Это оказалась гнедая кобыла старика Алшабая. Рядом терся её пегий жеребенок. «Не­приличен гость с собакой», — вспомнил я казахскую пос­ловицу. К чему мне такая лошадь, за которой плетется жеребенок?.. К тому же на ее передних ногах — тяжелые железные путы. Алшабай такой скупой старик, что готов спутать и жеребенка.

«Табун большой, — подумал я, — можно выбрать и лучшего коня». И я пошел к лошади, что паслась справа у берега.

Сама удача толкнула меня в эту сторону. Я узнал рыжего иноходца председателя колхоза. Еще раньше я не раз мечтал о том, как бы покататься на этом красав­це; теперь настало время осуществить это желание.

Прежде чем взнуздать рыжего, я постоял и послушал. На небе — звезды, на земле — лошади. Людей близко не было. И я смело подошел к рыжему красавцу. Он был стреножен. Раньше я слыхал, что председательский конь неспокоен. Сейчас я в этом убедился. Когда я прибли­зился к нему, он навострил уши и недовольно фыркнул. Его большие гордые глаза блеснули в темноте.

— Тр — рр — р, стоять!.. Тр — р — р!.. — сказал я баском и протянул руку, чтобы погладить его крутую шею. Но его вряд ли этим проведешь. Конь поджал уши и стал поворачиваться ко мне задом.

— А ну, перестань, — крикнул я, — что за глупости!.. Стоять!.. Спокойно...

Я старался походить на коневода Сатыбая, но на­прасно. Рыжий не повиновался. Он уже занял оборони­тельную позицию — повернулся задом и ждал.

«Ну погоди же, взнуздаю я тебя», — рассердился я, решив во что бы то ни стало ехать на джайляу именно на рыжем. Мне бы только за гриву уцепиться, а там я уже с ним разговаривать не буду.