Черчилль. Биография
Шрифт:
К 28 января стало ясно, что цель операции в Анцио не достигнута. «Ситуация на данный момент, – телеграфировал Черчилль сэру Джону Каннингему, – не имеет никакого отношения к молниеносному натиску, который виделся в Марракеше». 29 января он сказал начальникам штабов: «Мы надеялись высадить дикого кота, который выпустит кишки из бошей, а вместо этого вытащили на берег кита, чей хвост еще плещется в море». Через два дня, когда американские генералы Кларк и Лукас смогли овладеть ситуацией в месте высадки, Черчилль сказал в военном кабинете, что Анцио стал «американской операцией без драки». Помимо этого, него не было возможности влиять на американский Объединенный комитет начальников штабов, который 3 февраля решил перебазировать свои истребители из Средиземноморья в Китай исключительно на основании предположения, что союзные войска в Италии отныне будут играть лишь оборонительную роль.
Черчилль
Для помощи в проведении этой крупнейшей десантной операции всех времен – высадке через Ла-Манш в Нормандии – Черчилль возглавил в военном кабинете комитет под тем же кодовым названием, что и сама операция – «Оверлорд». В задачу комитета входило следить, чтобы не были упущены никакие мелочи и чтобы не происходило никаких задержек. «Его бьющая через край энергия и неоспоримый авторитет определяли стиль работы, – позже вспоминал Исмей. – Инертность или непродуктивность категорически пресекались, непримиримые противоречия улаживались, определялись приоритеты, трудности, которые поначалу казались непреодолимыми, преодолевались, и решения немедленно претворялись в действия».
В Польшу должно было быть заброшено британское оружие. 3 февраля на совете обороны Черчилль говорил, что по мере приближения Красной армии к ее границам в интересах Британии укрепить ее. «Если слабую Польшу захватят наступающие советские армии, в результате может возникнуть огромная опасность для будущего англоязычных народов».
Сталин был великим обманщиком. 5 февраля он заверил Черчилля, что «Польша, разумеется, станет свободной и независимой и что он не будет пытаться влиять на то, какое правительство она изберет после войны». На следующий день Черчилль призывал польское правительство в Лондоне принять эти заверения и уступить Восточную Польшу России в обмен на немецкие территории Восточной Пруссии, Силезию и Балтийское побережье Померании. Через десять дней, 16 февраля, на встрече с лидерами польского правительства он сказал: «Поляки должны радоваться наступлению русских армий, каким бы опасным это им ни казалось. Это их единственная надежда освободиться от немцев. Нет оснований полагать, что Россия вслед за Германией захочет установить господство в Европе. После войны Великобритания и Соединенные Штаты Америки будут иметь достаточно сил, чтобы на Земле на ближайшие тридцать-сорок лет, а может, и дольше воцарился мир. Но если Польша не согласится с предлагаемыми границами и выступит против России, сомнительно, чтобы Соединенные Штаты еще несколько лет продолжали войну в Европе ради освобождения Варшавы. Нет смысла ожидать от нас больше, чем мы можем».
Аргументы Черчилля не помогли. Польское правительство в Лондоне было готово рассматривать вопрос об уступке территорий России только в случае гарантии того, что сразу же после освобождения в стране будет создано многопартийное правительство. Но Сталин не собирался давать такие гарантии. У него уже были собственные кандидаты – поляки, готовые сформировать коммунистическое правительство в первом же городе, освобожденном от нацистов.
22 февраля в палате общин Черчилль сделал обзор общего хода войны. В ответ на упреки в бомбардировке немецких городов он объяснил, что англо-американские бомбардировки Германии являются «нашим главным оборонительным оружием в настоящее время». С начала войны погибло 38 300 британских военных летчиков и членов экипажей; потеряно более 10 000 самолетов. Но за предыдущие сорок восемь часов на Германию сброшено 9000 тонн бомб. «Воздушная мощь – оружие, которое страны-агрессоры избрали главным инструментом завоевания, – сказал он парламентариям. – В этой области они надеялись одержать победу. Именно таким способом они завоевывали страны. Не морализируя долго, скажу, что есть странная и жестокая справедливость в таком повороте событий».
Воздушная мощь, равно как и крепнущая решимость России установить свое господство в Восточной Европе, вопреки недавним заверениям Сталина, занимали мысли Черчилля. 4 марта в Чекерсе он сказал своим гостям, что жить ему осталось недолго, но у него есть политическое завещание на послевоенное время: «Гораздо важнее Индии, колоний или платежеспособности является Воздух. Мы живем в мире волков – и медведей». Через два дня Черчилль сказал в военном кабинете, что, исходя из последних свидетельств, в вопросе независимости Польши «на Сталина вряд ли подействуют аргументы». 10 марта Черчилль предупредил Сталина: «Отношение России к Польше станет пробным шаром и может существенно осложнить многие другие, гораздо более важные дела». В сопроводительной записке британскому послу в Москве сэру Арчибальду Кларку Керру он заметил: «Попустительство дало плоды».
До начала десантной операции в Ла-Манше оставалось менее трех месяцев. Наряду с председательством в комитете «Оверлорд» Черчилль регулярно встречался с Эйзенхауэром и его начальником штаба генералом Смитом. С последним он тщательно изучал все аспекты будущей операции, в том числе искусственные причалы, воздушный десант, бомбардировку с моря, авиационную поддержку и многое другое. «Я доволен. Все идет хорошо», – телеграфировал он Маршаллу 11 марта. Благодаря непрерывному чтению секретных немецких сообщений и другим разведывательным данным британский штаб составил полноценную картину расположения и численности всех немецких частей и подразделений в Северной Европе.
Благодаря плану дезинформации, разработанному полковником Джоном Беваном и сотрудниками военного кабинета, немцы должны были думать, что основная наступательная операция произойдет в районе между Дьепом и Кале. Дешифровки немецких сообщений показали, что противник поверил дезинформации. Истинное место высадки, побережье Нормандии, осталось для них тайной, так же как и условие, выдвинутое начальниками штабов: если к началу высадки десанта у немцев во Франции будет 20 мобильных дивизий, которые они смогут перебросить для подкрепления на побережье, операция будет отложена.
Чтобы решить, что делать, если у немцев во Франции действительно окажется 20 дивизий, Черчилль предложил слетать на Бермуды и обсудить ситуацию с Рузвельтом. Однако, тогда как лорд Морган тщетно пытался отговорить премьер-министра от полета, врачам Рузвельта удалось убедить президента, у которого была тяжелая простуда, не рисковать здоровьем. Черчилль узнал об этом с облегчением. «Сегодня утром ПМ признался, что устал, – записал Кадоган 21 марта. – Он едва держится на ногах».
Десантная группировка в Анцио по-прежнему находилась в окружении противника. Основные силы союзников, расположенные в 80 километрах к востоку, не могли воссоединиться с ней из-за упорного сопротивления немцев. Таким образом не представлялось никакой возможности весной взять Рим, не говоря уже о дальнейшем продвижении на север. В этом году единственным местом давления на Германию оставался запад – Нормандия.
23 марта Черчилль с Эйзенхауэром отправился в двухдневную инспекционную поездку к американским войскам, дислоцированным в Британии, которым предстояло участвовать в десантной операции в Нормандии. Вернувшись в Чекерс, он два дня работал над первым за целый год радиообращением. «ПМ выглядит очень усталым, но мягок и заботлив», – записала его секретарша Мариан Холмс. В выступлении, зачитанном из Чекерса вечером 26 марта, Черчилль, знавший, насколько продвинулись немцы в разработке реактивных снарядов, предупредил о возможности нового «вида нападения» со стороны Германии. Но, заявил он, «Британия с этим справится. Она не испугается и не отступит. И все нации в едином порыве поднимутся, чтобы отомстить врагу и уничтожить жесточайшую тиранию, вознамерившуюся остановить прогресс человечества».
Многие из слушавших Черчилля почувствовали, что он устал. «Люди могут подумать, что вчерашнее выступление делал изможденный и раздраженный старик», – записал в дневнике Гарольд Николсон. Черчилль действительно был совершенно изможден. Через два дня Брук записал после штабной конференции: «Мы обнаружили его чрезвычайно обессилевшим. Боюсь, он быстро сдает. Казалось, он совершенно не способен сосредоточиться хотя бы на пару минут на чем-то одном, и пребывал в какой-то рассеянности. Часто зевал и говорил, что безумно устал». Усталость усугубляли внутриполитические трения: 29 марта правительству пришлось пойти на уступку в законодательстве об образовании из-за бунта консерваторов-заднескамеечников, которые выступали за равную оплату труда учителей – мужчин и женщин. Черчилль поставил вопрос о вотуме доверия. «Он выглядел усталым, обиженным и весьма невнятным», – заметил Генри Ченнон. В курительной комнате Николсон сказал ему, что считает неразумным настаивать, чтобы бунтовщики отозвали свои требования. «Нет ли другого способа усмирить их?» – спросил он. «Нет. Категорически нет, – ответил Черчилль. – Я не намерен скакать в своей клетке как подбитая канарейка. Вы сбили меня с насеста. Теперь вы должны вернуть меня на этот насест. В противном случае я не смогу петь».