Через бури
Шрифт:
Машина, словно устав, задышала реже и замедлила движение.
— Стоп машина! — повелительно зазвучало из рупора.
— И снова Званцев стал любовно перебирать рукоятки. Замерла машина. Перестала вздыхать. Забылась, как лев, в чутком сне, положив шатун, как лапу, на колено коленчатого вала, готовая воспрянуть ото сна и вновь завертеть приводной вал с наружными колесами, зашлепать плицами.
— Задний ход, самый малый.
Так и есть! Не спало чудище и уже лениво крутит лапой вал в обратную сторону.
— Стоп!
— Прилаживается. Сейчас чалки забросят.
— Стоп машина! Прикол. Стравить пар. Чертям отдых.
— Сходни спускают. Пойдемте, Иван Сергеевич, арбузы здесь отменные. Обедать пора.
Пароход причалил к небольшому дебаркадеру, за которым на зеленом берегу виднелись красочные пирамиды спелых арбузов с зазывной ярко-красной звездой разрезанною пополам на самой верхушке.
Кольцов вместе со Званцевым сошли по сходням на берег и были оглушены криками продавцов.
— До мене, ласковы, до мене! Побачимо, ласковы. Нехай дни ваши красны будут, як тот кавун, что сам пополам распался! Для парубка и дивчиночки. Берите, век Оксану помнить будете.
— Кто до бахчей охоч да солнце жаркое любит, зажмурься. Второе солнышко на колене моем вспыхнет.
— Пошто сумлеваешься? Рывком поднимается арбуз. Попробуй взять, взлететь хотит. Почитай спелый.
— Глянь, для тебя взрезал. Сок фонтаном бьет, красный да сладкий. Вина заморского краше!
Пассажиры бойко раскупали земные солнышки и арбузные пирамиды словно в землю вросли, одни верхушки остались.
Кольцов и практикант купили очень дешево по великолепному арбузу. Для Званцева это заменяло обед. И так будет до самого Семипалатинска и обратно.
Но на пути к Тобольску, говорят, голоднее. Наволочка с перловой крупой опустела.
В Омске все неожиданно изменилось, и вниз по Иртышу практикант не поехал, а внезапно сошел на берег и отправился домой.
Он тепло распрощался с Кольцовым. Иван Сергеевич стоял на палубе и, облокотившись на перила, задумчиво смотрел ему вслед.
Глава вторая. ТАЧКА
В пути сто сломанных мостов
Вброд, вплавь пройти их будь готов.
Поезд с вагонами «Омск — Томск» подошел к перрону станции Томск — I. Общий вагон без спальных мест, прежде он назывался третьим или четвертым классом. Из тамбура первым спрыгнул коренастый молодой человек с чемоданом в руке. Несмотря на холодный ветер и ранний октябрьский снег, грудь у него была нарочито нараспашку.
Он энергично зашагал к камере хранения. На привокзальной площади приехавшие пассажиры торговались с извозчиками. Высокий седоусый мужчина с робкой дамой громогласно стыдил бородатого мужичка на козлах:
— Что ж ты, бороденка, сам с ноготок, а цену, как лихач
— Вы, гражданин, видно, цену рублю не знаете.
— Это я-то цену не знаю! Да я студентом еще в университете первым математиком был.
— Вот и подсчитайте, математик хороший, как мне семью да лошаденку прокормить. Она сама на себя и зарабатывает, — пояснял извозчик.
— Значит, мне с ней и договариваться. Издавна известно, что лошади хорошо считают и копытами цифры отбивают. Эй, Сивка-каурка, за сколько до Черепичной довезешь?
— Так бы и говорили, что до Черепичной. Я бы и без Каурки смекнул бы. Близко, к тому же и служба, и жилье мое при Технологическом институте.
— Что? Служба там высокая, будь хоть дворником? Что выметать приходится? — снисходительно расспрашивал пассажир, укладывая багаж.
— Производные, — странно ответил мужичок.
— Производство? — не понял седоусый. — На огороде или в мастерских, что ли?
— Анализ бесконечно малых, дифференциальное и интегральное исчисление студентам в головы заметаю.
— Да разве извозчичье это дело?
— Ныне извозчик по доходам Крез но сравнению с профессором, — печально изрек странный извозчик.
Приехавший парень с грудью нараспашку подошел, когда пролетка с бородатым мужичком на козлах уже отъехала, и возглас парня напрасно повис в воздухе:
— Профессор! Василий Иванович!»
Шумилов, погоняя лошадь, ничего не услышал. Однако эта встреча в другом городе известного ему человека воодушевила Сашу Званцева. Но не представлял он себе, как сильно отличается от Шурика Званцева, которого полуслепым ребенком помнили в Томске.
Первая неприятность встретила его в знакомом подъезде с важным швейцаром в фуражке с золотым кантом:
— Иди, иди, паря! Много тут шантрапы всякой шляется, — и, не признав его, старик захлопнул перед ним дверь.
— Да что вы, Митрич! Три года назад мы с мамой у адвоката Петрова жили. Магдалина Казимировна через вас гостинцы вашим внукам передавала.
— А не врешь? Кто тебе про Миндаль Азьмировну брехал? Видная собой дама, ничего не скажешь. И ребеночек слепенький при ней.
— Дядя Митрич! Так это я и есть!
— Да ну! Эка вымахал! А пошто таким шарамыжником вырядился? И грудь, как у варнака, нараспашку.
— А это для здоровья, дядя Митрич. Ангиной часто болел. Закаляться решил.
— Про здоровье профессорам говорить, куда завернут. Да уж леченье твое больно неприглядно. Варнак и варнак!
— Я ж прямо с производства, из машинного отделения парохода «Петроград». Торопился. Направление у меня в Технологический институт. Опоздать боялся. Что получше из одежды на вокзале оставил.
— Сопрут. Непременно сопрут. Народ хваткий пошел.