Через триста лет после радуги (Сборник)
Шрифт:
— Фартово, — сказал Муханов и постучал себя по коленке рыжей рукой. — Четыре в месяц — жить можно.
— Ну а ты? — спросил Санька.
— А я кореш этим ребятам, — сказал парень и нагло посмотрел Саньке в глаза. — Очко моя специальность, понял? — Он подмигнул доверительно и улыбнулся. Двух передних зубов у него не хватало.
— Это что? — спросил Муханов и постукал себя по зубам.
— Бывает, — жестко ответил парень.
Дед завернул остатки рыбы в газету и шустро натянул полушубок.
— Пошли, — громко скомандовал он.
Они стали натягивать ватники. Парень разлегся на мухановской койке и ковырял
— Не бойся, — сказал парень. — Здесь это не в моде.
Они вышли на улицу и апрельский свет резанул им глаза.
— Иди к Косякину, — сказал старик Кольке. — Иди и скажи, что дядя Митя просит трактор. Понял?
— Понял, — сказал Муханов и сразу пошел, как будто знал, где живет неведомый Косякин.
Старик пошел дальше, быстро переставляя ноги в торбасах. Они прошли мимо геологического управления. У входа бородатые ребята грузили автомашину.
— Ти панимаешь, куда кладешь? Ти кладешь мешки под ящики, — кричал низкорослый татарин.
— Не надрывайся, Сафат, — миролюбиво успокаивал татарина вчерашний парень в верблюжьем свитере. Но Сафат уже кричал на кого-то другого, и снова ему отвечали почтительно-ласковым тоном, как говорят с чудаковатым начальством. Видимо, это и был знаменитый Гайзулин.
— Четыре в месяц, — вспомнил Санька. — Жить можно…
К управлению подкатывали все новые машины. Дружные орды набрасывались на них. В сторонке, около прикрытой брезентом горы груза, стояли тракторные сани. Несколько парней вдумчиво совещались, поглядывая то на сани, то на груз.
— Ти думай головой, а не другим местом, — разносился голос Гайзулина.
Узкая стариковская спина маячила перед Санькой.
— Стоп, — неожиданно решил он и бегом вернулся в управление.
— Уходи, — неумолимо сказал отдел кадров. — Пг’иходи через шесть месяцев. И пг’ошу тебя, дг’ужок, не пей по утг’ам…
Саньке Канаеву хотелось его ударить. Но ударить было нельзя. Отдел кадров был человек без ног. Это он знал. Оставил человек ноги в тундре. Ничего нельзя было с ним поделать.
Узкая стариковская спина двигалась далеко впереди. Морщась от боли, Санька кинулся догонять. «Ладно, гады, — неизвестно к кому адресовался он. — Ладно. Будет еще парадный въезд». Кровь вчерашних мозолей не давала ему думать ни о чем другом.
Весь день они вдвоем грузили на тракторные сани бочки с бензином, потом рогожные мешки с солью, потом оленьи шкуры. Старик весь день торчал около них и, как бы советуясь, отбирал груз своей палочкой.
— Мо-может, вот этот мешочек. И вон тот тоже. Соль хорошая, серая. Рыба серую соль любит.
Вечером, когда сани были загружены доверху, Муханов спросил:
— Что дальше, дед?
— Идите, милки, гуляйте, — сказал старик. — Я вас далеко увезу. Там гулять негде и водочки нет. Там только ребята хорошие. К душевным ребятам я вас повезу.
Старик засеменил куда-то в сторону, в морозную вечернюю мглу поселка, туда, где на окраине поднимались вертикально в небо дымы стародавних домишек. Они отправились к гостиничному бараку. Подтаявший за день черный снег льдисто похрупывал под валенками. Ломило спину.
Канаев промолчал о том, что был сегодня в управлении. Не мог он этого сказать, как и не мог сообразить, почему до сих пор не отправил телеграмму
Вчерашние парни снова сидели на сдвинутых койках и ревели страшными голосами:
Экспресс полярный звал меня гудками, И я сказал: «Как много дней в году. Чтоб не забыть, возьми ее на память». — И показал ей на Полярную звезду…Они уже порядком раскраснелись, эти гайзулинские ребята. Верблюжий свитер подошел к Канаеву.
— Как дела, браток? — дружелюбно спросил он.
— Рыбачить будем, — ответил Санька. — На рыбалку завербовались.
— А-а, — протянул парень. — Рыбачить — клевое дело. Зафортунит, будете богачами. А нас, брат, перебрасывают. Последний день гуляем. Повезут на иную планету. Ты, главное, не унывай, понял. Пусть интеллигенция унывает. А у работяги, пока руки есть, он король, понял…
…И я сказал: «Верни ее обратно. Не для тебя горит Полярная звезда…» —пели гайзулинцы.
Они лежали в тракторных санях под оленьими шкурами, и бледное полярное небо колыхалось над ними. Сани качались и вздрагивали на неровном льду. Трактор шел на юг к устью неведомой реки, где в царстве полушубочного старичка жили душевные ребята. Старичок сидел в кабине трактора. Иногда сани, вздрогнув, останавливались, и старик высовывал из дверцы свою шапку.
— Не замерзли-и?..
— Живы, дед, — кратко отвеял Муханов.
Санька Канаев вылез из-под шкур и посмотрел вперед. Ненужный свет тракторных фар желтил снег перед гусеницами. Было светло, почти светло. Прямо перед ними стоял темный скалистый мыс, похожий на хищную птицу в тот момент, когда она уже над самой землей, выпустив когти, готовит клюв. Трактор бездушно шел вперед в бледную мглу, и Канаеву стало страшно, как год назад стало страшно в тесном коридорчике от мертвой улыбки Пал Давыдыча.
Он толкнул Муханова: «Смотри».
— Залазь, — ответил тот. — Залазь, тепло растеряешь.
Санька забрался под шкуры к теплой мухановской телогрейке. Ночной чукотский мороз успел пробрать его до костей. Саньку тряс озноб. Видение темного мыса все еще стояло перед глазами, потом запрыгали лица: брат Сема, Володя-аристократ, Пал Давыдыч, начальник отдела кадров. Санька мучительно старался собрать разбегающиеся мысли. Как-то давно он приобрел у одного морячка зарубежную игрушку: ножик, выскакивающий из ручки. Надо было нажать кнопку, и блестящая змейка вылетала с характерным металлическим щелком. Он поигрался с ней неделю, потом бросил. Но долго его преследовало чувство, что общение с людьми иногда похоже на разговор с этими ножичками: чуть что — и вылетает неожиданная змейка: «Осторожно, я зубастый». Даже с братом Семой иногда выходило так. Потом он вспомнил веселье гайзулинцев и ворчание ребят в ответ на вопли бригадира. Начальник отдела кадров, безногий дурак, ничего не понял. Ладно. Не пропадем. Без денег отсюда он не уедет. Будут деньги.