Через триста лет после радуги (Сборник)
Шрифт:
По темному морщинистому лицу Глухого бродила улыбка, которую он и не пробовал скрывать. К нему присоединился Братка, и они вдвоем с неторопливой сноровкой собрали и сожгли обрывки сетей и веревок, перенесли на сухое место доски и все оглядывались кругом, чего бы еще прибрать, как будто именно так и полагалось: в день ледохода наводить порядок во всех окрестностях.
Чтоб не сидеть без дела, Санька взял лопату и стал отгребать от стен избушки тяжелые валы намокшего снега. Постепенно он вошел в азарт, скинул телогрейку.
— Сам догадался или научил кто? — насмешливо
— В чем дело? — спросил Санька, и опять ему почудилось, как со щелканьем выскочил и замкнулся на замке ножик.
— Так, — сказал Федор. — Я на тебя давно смотрю. Руками ты делать ничего не умеешь, это заметно. Курс наук, чтобы жить головой, видно, тоже не кончил. Белая ворона и там и тут. Не обижайся — я сам такой. — Федор усмехнулся, и снова судорога промелькнула по изрытому оспой лицу. — Зачем ты деду понадобился, вот что мне интересно?
В это время Толька, с утра неприкаянно мотавшийся от реки к костру, от костра к реке, вдруг завопил истошно и побежал к берегу, размахивая руками.
Прямо по центру Китама на льдине плыл бродячий лагерь. Стояли какие-то бочки, был виден тюк, и около него лежала упряжка собак. Человек сидел на перевернутой нарте и невозмутимо курил трубку, как будто именно так вот и положено было плыть на льдине по весеннему Китаму.
— Чукча, ребята, — выдохнул Братка. — Куда тебя черти несут! — закричал он.
Чукча вынул изо рта трубку и помахал ею в воздухе.
Они быстро столкнули на воду два неводника и погребли к льдине.
— Этти [1] , — сказал чукча. — Осторожно надо. Бочки тяжелые.
Санька Канаев, совершенно обалдев от удивления, помогал перекатить в лодку бочки, перетащить нарту, потом сел чукча.
Собаки попрыгали следом сами.
У берега собаки сразу выскочили из лодки и стали описывать по земле молчаливые яростные круги и, лишь утомившись, уселись около хозяина, высунув языки, с тяжело раздутыми косматыми боками. Чукча с лучезарной улыбкой пожал всем руки и сел на землю, бронзоволицый бог земли.
1
Здравствуй (чукот.).
— Рыбку ловил, — сказал он наконец и махнул трубочкой куда-то на далекие хребты.
Славка Бенд шагнул и стал заинтересованно приподнимать брезент на одной бочке.
Все три бочки были наполнены равномерным красномясым гольцом. Дед только кинул на бочки взгляд и остался стоять на месте, понятливо кивнул два раза головой.
— Ах ты, чукча, — затарахтел Толик. — Ах ты, чукча, как тебя звать, а? А ловил ты, слушай, как? Расскажи.
— Вот, — сказал чукча и, засунув руку за вырез кухлянки, пошарил там немного и вытащил леску, намотанную на рогульку. Крючок был покрыт красной тряпочкой.
— Весна. Очень голодная рыба. Я лунку сделал и так, — он подергал воображаемую леску. —
Он еще покурил немного и ушел в поселок, легко косолапя по кочкам. Собаки тащили за ним следом пустую нарту.
— Черт косоглазый, — выдохнул ему вслед Славка. — Рублей триста взял на красную тряпочку.
Часа через четыре из поселка пришел трактор, могуче взрывая гусеницами снег, а следом, заравнивая тракторные следы, тащилось железное корыто-волокуша. На волокуше, поджав ноги, сидел тот самый чукча.
Из кабинки, весь в бликах кожаного пальто и сапогах с «молниями» по голенищам, выскочил как будто с неба свалившийся председатель Гаврилов. Руководящий жирок немного уже округлил его якутское лицо, но и этот жирок, и особый блеск раскосых глаз сразу давали понять, что перед тобой не кто иной, как начальник.
— Рыбачки? — спросил он не то для вопроса, не то в насмешку и добавил: — Ловите. Я не возражаю.
Больше председатель Гаврилов не сказал ничего, а так — прошелся мимо ряда смоленых неводников, разостланных и развешанных сетей, мимо зеленого каячка деда Мити. За это время тракторист и чукча закатили на волокушу бочки с рыбой, и Гаврилов снова залез в кабинку. Трактор развернулся и ушел, оставив после себя взрытый снег и вонь солярки.
Дед снова усадил всех за сети. Только Колька Муханов остался у реки и ходил так около воды, вытягивая шею, как будто хотел разглядеть сквозь мутную толщу текучий рыбий поток.
— Дед, — вопрошал Колька из отдаления, — дед, мы так рыбу не прозеваем? Может, она уже уходит вся?
— Уходит, Коля, уходит, — миролюбиво отвечал дед. — Вот хлам пронесет, мы контрольные сеточки поставим и поймем, когда она уходит.
— Де-ед, — не унимался Колька, — давай сейчас эти сетки поставим.
— Сейчас, Коля, нельзя их ставить. Их дураки сейчас ставят. Во-он какие валежины по реке несет.
Славка Бенд пошатался в стороне, прошел в избушку.
Через полчаса он вышел оттуда и направился в тундру.
Славка.
Жизненной силой, дававшей ему способность выжить в самых немыслимых ситуациях, была лютая ненависть к Советской власти, настолько лютая, что он даже не считал нужным ее скрывать. В лагере ему было труднее многих, потому что весь лагерный мир единодушно ненавидел и презирал бандеровцев, презирая больше них, может быть, только бывших власовцев.
И хотя многие из его соратников пробовали перекраситься, скрыть в лагере прошлое, Славка не делал этого, чем и заслужил к концу срока уважительную кличку Славка Бенд. После заключения ему дали три года вольного поселения на Севере. Когда капитан МВД, оформлявший документы на освобождение, предложил ему связаться с одним из колхозов, Славка сказал:
— Я родную мать в окно выкинул, когда захотела в колхоз.
Годы заключения были тяжелы, но и после них, как многие из людей, живущих на нервной силе, Славка оставался медально красивым сорокапятилетним мужчиной.