Через тысячу лет
Шрифт:
— Хорошо, я согласен, яшули,— ответил я, и сам не успев понять, как могли вырваться у меня эти слова.
На ночь меня привязали жесткими веревками к колонне. Двое нукеров, держа в руках копья, по очереди дежурили.
Миновала полночь. Я стоял, словно кол проглотил, и наконец задремал.
Стражник мой, следуя моему примеру, тоже начал подремывать. Время от времени, едва держась на ногах, он вздрагивал и крепче хватался за копье, чтобы не упасть. Ему не было до меня никакого дела, похоже, я был для него просто черной тенью.
— Может быть, мне удастся найти какой-нибудь способ сбежать от падишаха и его топора, — подумал я и попробовал пошевелить руками и ногами. После долгих усилий мне удалось подвигать рукой: по всей видимости, она была привязана слабее остальных. Нож у меня тоже был припрятан справа.
Стараясь, чтобы дремавший стражник ни о чем не догадался, я осторожно вытащил нож и, выбрав удобный момент, начал резать веревку.
Только к рассвету мне удалось избавиться от ненавистных пут.
Сбросив веревки, я опрометью бросился к закрытым на ночь воротам. Здесь, однако, меня поджидала неудача. Открыть ворота никак не удавалось — по всей вероятности, они крепко были заперты снаружи.
Через несколько мгновений очнулся стражник. Наклонив копье, он бросился на меня.
Ловким маневром обманув нукера, я ринулся на противоположную сторону двора.
«Неужели нет никакой лестницы? Необходимо отыскать хоть какую-нибудь лестницу», — билось у меня в голове.
Однако что говорить о лестнице? Здесь не было и соломинки, которой можно поковырять в зубах...
Павший духом и донельзя огорченный, я продолжал кружиться по двору.
Вдруг мой взгляд остановился на стене ограды, в которой мне удалось обнаружить небольшую трещину. Эта трещина начиналась от фундамента и тянулась до самого верха глиняного забора.
Я воткнул в трещину нож и принялся взбираться наверх. Это мне удалось.
По ту сторону двора оказалось широкое поле, залитое утренним светом.
Позади слышались крики стражников.
Съехав кое-как по забору вниз, я бросился бежать к горам, да так, что пятки засверкали.
Я двигался без отдыха, и к вечеру достиг предгорья. От усталости мои ноги еле двигались.
Едва я решил было присесть, чтобы немного отдохнуть, как с теневой стороны горного пастбища показалась группа людей верхом на конях.
Отряд был вооружен до зубов.
Едва увидев всадников, я из последних сил стал взбираться на крутую скалу, куда не могли ступить копыта лошадей.
Но погоня от меня не отстала. Всадники спрыгнув с лошадей, бросились за мной.
Я мог от них оторваться. Мой путь был не очень тяжелым. Достаточно было одолеть две скалы, чтобы оказаться в родном селенье. Но я этого не сделал. Потому что, подумал я, если пойти этой дорогой, преследователи узнают путь к моему селу. И в один прекрасный день они явятся туда, обнажив свои сабли. Оставалось только одно.
Надоест же врагам когда-нибудь гнаться за мной, и они прекратят преследование! — решил я и устремился к дальним пикам, покрытым белыми ледяными покровами. Я старался двигаться в сторону самых высоких вершин. Где-то здесь невдалеке должна быть река.
Враги мои, однако, оказались неутомимыми. Едва увидев, с каким пылом бросались они за мной, я должен был,— понять, что с пустыми руками нукеры уходить отсюда не собираются.
Спотыкаясь о камни, поднимался я все выше и выше, пока мой путь не преградила пропасть. Шагов семь-восемь — определил я на глазок ее ширину.
Дул холодный, пронизывающий ветер, который наметал по краям пропасти недавно выпавший снег.
«Смогу ли я перепрыгнуть?» — подумал я и остановился в нерешительности.
В этот самый момент стрела вонзилась мне в бедро, и я полетел в пропасть.
Перед глазами поплыли белые круги, отчего мне казалось, что весь мир вокруг стал белым, словно молоко!»
* * *
Ошибка допущенная Арсланом Байлиевым в отношении Урха, немедленно привела к множеству трудностей. Что ни говори, прежде Арслан Байлиев каждый день находил для Урха новое занятие, не давая ему скучать. Теперь же Урх наотрез отказался от всякого общения о Байлиевым. Нужно ли удивляться, что жизнь Урха после этого сразу же изменилась? Кроме профессора, вокруг воина не было никого, к кому стремилась бы его душа.
Но профессор не мог постоянно заниматься Урхом, у него и без того было по горло разнообразных дел. Получалось так, что из суток Нурмурадов мог выкрасть для Урха не больше трех часов, Поэтому профессор всегда готовился к встречам, стараясь, чтобы ни одна минута их общения не пропала даром для Урха.
Академия наук подготовила вместо Байлиева другого ученого-языковеда, но он недавно заболел и сейчас лежал в больнице.
Неудачи, как известно, идут к неудачам, а неприятности — к неприятностям. Нурмурадов твердо решил: едва придет выздоровевший ученый, начать приобщение Урха к двадцатому веку.
Хорошо еще, что привели Ласточку. Урх почти половину дня проводил около нее. Он без конца расплетал и сплетал ее густую гриву, погруженный в свои думы.
Другую половину дня Урх проводил во дворе, в прохладной тени, ковыряясь в земле, или лежал в своей постели, уставившись глазами в потолок.
Чтобы Урх не чувствовал одиночества, Нурмурадов перешел жить в его комнату. Урх, конечно, очень этому обрадовался. Однако через некоторое время он снова вернулся в прежнее свое состояние, и профессору никак не удавалось отвлечь Урха от глубокой задумчивости.
Вот уже несколько дней Нурмурадов страдал бессонницей. Целые ночи он ворочался с боку на бок.
Урх тоже не спал в течение долгих часов, пока новый, едва народившийся месяц не заходил за облака. При этом воин что-то неразборчиво шептал или, загибая пальцы, считал до десяти.
Это произошло в ночь на четырнадцатое.
Профессор уже разделся, чтобы лечь в постель.
В комнату вошел Урх. Он принес с улицы траву, чем-то похожую на парнолистник обыкновенный, и протянул листок профессору, показывая жестом, чтобы тот понюхал.