Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле
Шрифт:
Вокруг загрохотало. Начался фейерверк. Яркие вспышки в ночном небе затмевали сияющий полумесяц. Европа уверенно наступала на дремлющий Восток.
— Я знаю, что вы не тот, за кого себя выдаете! – перекрикивая грохот салютов, завопил мне в ухо англичанин. – Вам привет от Стюарта!
[1] Тело, достойное изваяния (фр.)
[2] По преданию под эти платаном отдыхал вождь крестоносцев.
Глава 10. Эдмонд, но не Дантес.
Редко в моей жизни мне встречались люди, которые были способны одновременно и притягивать, и отталкивать. Даже бесить.
Эдмонд Спенсер – так звали моего нового знакомого – внешне был никакой, не за что взгляду зацепиться. И собеседником был заурядным: он скорее нуждался в слушателе, на которого обрушивал шквал самой разнообразной информации.
Например, он первым делом выразил свое восхищение Бутеневым, отмахнувшись от моих попыток что-то сообщить для Стюарта и даже не потрудившись объяснить, зачем он избрал простого садовника для своих ораторских импровизаций.
— Для меня Аполлинарий Петрович – образец для подражания. Сын обычного сельского сквайра, на что он мог рассчитывать, какая судьба ожидала его? Простая сельская жизнь – охота на лис да флирт с дочерями арендаторов. И посмотрите, как он вознесся! Посланник в ранге Чрезвычайного и Полномочного Министра! Какая блестящая карьера! Какие перспективы! Поверьте моему чутью, мы еще увидим, как ему будет рукоплескать Европа.
Не утруждаясь доказательствами своего «чутья», Спенсер легко перескочил на новую тему:
— Я посвятил свою жизнь писательству. Да-да, я писатель, не поэт. Какая ирония, не находите? Эдмонд Спенсер! Первое, о ком все думают, когда слышат мое имя, – это о поэте шекспировской эпохи. Увы, я его полный тезка и могу пока лишь похвастаться первой книгой. «Заметки о Германии и о немцах» вышли под псевдонимом и имели успех. Ныне я готовлю новую. «Прогулка под парами по Дунаю и вдоль берегов Черного моря до Константинополя» – таково рабочее название, а сама книга уже анонсирована моим лондонским издательством Уитакера.
— Вы пишите туристический путеводитель? – догадался я.
— Отчасти, мой друг, отчасти. Я не связываю себя условностями жанра, ибо моя наблюдательность и пытливый ум ученого в состоянии предложить этому миру куда больше, чем перечень приличных отелей или описание древностей, обязательных к посещению. Издерживать даром свои способности – что за нелепица! Вот почему я выбрал треволог – записки путешественника в письмах, в которых внимательный читатель найдет для себя немало интересного и поучительного.
Его отчасти выспренняя речь и апломб убедили меня, что я имею дело с человеком, сжигаемым честолюбием и равнодушным к делам других.
— Я был бы признателен, если вы передадите мистеру Стюарту, что мне его пока порадовать нечем. Но, быть может, через пару-тройку дней у меня появятся кое-какие бумаги.
— Раз нечем, то и толковать тут не о чем. Послушайте лучше интересную историю, приключившуюся со мной в Стамбуле. Мой турецкий друг любезно снабдил меня офицерским мундиром, и мы вместе, совершенно не скрываясь, посетили невольничий рынок. Знали бы вы, какие удивительные цены там ныне установились. Негритянки идут по 10, а эфиопки по 20, даже 30 фунтов. Цены же на гречанок и грузинок доходят до 100.[1]
Его глаза впервые за всю беседу подозрительно заблестели: мысли о торговле женщинами его странным образом возбуждали.
— Мистер Спенсер…
— Ах, Коста, оставьте эти условности. Когда мы так увлекательно беседуем наедине, разрешаю вам обращаться ко мне по имени.
— Мистер Эдмонд, поясните мне поразительный факт. Вы так спокойно обсуждаете эти пикантные моменты, в то время как широко известно, что в Великобритании приняты суровые законы, запрещающие рабство.
— Вы правы, мой друг. С 1807 года мы, англичане, являемся страстными поклонниками аболиционизма и в своих колониях с рабовладением боремся, как со злом. Но что мне мешает проявить любопытство? Я не ханжа, мною движет интерес писателя, которому есть о чем рассказать своему читателю. Более того, мои разговоры с мистером Урквартом позволили взглянуть на эту проблему несколько шире. Представьте, прелестные черкешенки с детства мечтают быть проданными в местные серали[2]. Их можно понять. Что ждет их на родине? Тяжелый труд, жестокие нравы и минимум благ цивилизации. Здесь же им предстоит провести остаток жизни в неге и полном комфорте. А русская блокада побережья лишает их шанса на лучшую долю, а черкесов – жизненно необходимых им соли и пороха.
Я не выдержал, взбешённый этой традиционной английской двуличностью, и бросил ему в лицо:
— 10 лет назад, сэр, обе мои сестры и мать были похищены с Ионических островов и проданы здесь, возможно, на том самом рынке, где вы любовались выставленными на продажу телами. Да-да, именно, телами, ибо душу гречанки купить невозможно.
— Мне жаль, Коста. Надеюсь, вы еще разыщете своих родственников. Возможно, я несколько увлекся красочным описанием, но поверьте: я отчетливо осознаю ту пропасть, что разделяет нас и турок. Их нравы, их бескультурье, жестокость и странные обычаи – всего этого я не скрою от своих читателей. Взять те же отели! На весь Стамбул – ни одного приличного места, не считая пансиона Джузепино, где я остановился.
— Наверное, он в Пере?
— Вы абсолютно правы. Золотой дукат в день – и в вашем распоряжении приличные комнаты, завтрак, обед с бутылкой вина и чай по требованию. Надеюсь, вы найдете время меня там навестить.
Однако! С такими расценками я со своим капиталом смог бы год прожить в комфорте. А то и два.
— Впрочем, местная знать может тут многое себе позволить. Меня пригласил в гости турецкий паша. На его вилле на берегу Мраморного моря нас ждал роскошный прием. Какой обед! Какие деликатесы! Кебаб из утиной грудки и фаршированная «мастикой» скумбрия, горячо любимые при дворе султана баклажаны, террин из креветок и осьминога с соусом из апельсинов и грецких орехов, ассорти из долмы, цельный корень сельдерея, фаршированный рисом с травами, сухофруктами и артишоками. Подавали все, как и готовили, рабы господина. Но, как я понял, эту тему мне лучше не развивать в вашем обществе.
Он причмокнул губами, изображая свой полный восторг.
— Вы ведь много путешествовали? – неожиданно он переключился на мою персону. – Доводилось ли вам бывать в Одессе, в Крыму?
— Не доводилось, мистер Спенсер.
— Где же вы изучили столь много языков, включая русский? – проявил Спенсер странную осведомленность.
— Всё в тех же путешествиях, сэр. На Черноморском побережье Кавказа кого только не встретишь.
— О, эта таинственная Черкесия, манящая и опасная. Как бы я хотел там побывать! Меня интересует эпос, включая крымско-татарский, этнография, природа – список обширен. Можно было бы подготовить поэтическое исследование народных сказаний или бросить вызов Клапроту. Впрочем, у меня все впереди. Зов дальних стран – не пустой звук для англичанина. Открытия нового, неизведанного – это прекрасно, не находите?
Я пожал плечами: знал бы он, в каком путешествии я пребываю и какие открытия ждут меня на каждом шагу! Но что скрываешь ты, англичанин, за своими словесными кружевами, что тебе нужно от меня, зачем подошел? Это стоит с нашими обкашлять …
— Подозрительный тип, – согласились со мной Фонтон и Дмитрий, когда мы встретились наутро, чтобы обсудить как дальнейшие шаги, так и нового актера на сцене нашей игры – Нужно за ним проследить, перехватить переписку. Он тебя, Коста, в словах утопил. Ты мог не увидеть тонких намеков или оговорок. Или просто решил на тебя взглянуть, оценить, взвесить по одному ему известному резону.