Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле
Шрифт:
— Не заметил я, батюшка, что мусульмане нашего Фалилея счастливым сделали. Вот лик у него и вправду благолепен – чистая икона.
— Что ж с тобой поделать и с идеями твоими? Ты же, Коста, идешь дорогой добра, ЧЕЛОВЕКА желаешь спасти. Не корысти ради, напротив – мошны своей не жалеешь. Стоит ли вставать у тебя на пути? А давай глянем на твоего протеже.
Вот так все и вышло. Двинулись с разрешения Ивана Денисовича в город втроем – я, отец Варфоломей и Дмитрий-студент.
Последний за нами увязался из чистого интереса. Да и крепко сдружились мы за прошедшую неделю. Он все меня подлавливал
Нашлось место в моем плане и Спенсеру. Мне нужен был не связанный с посольством представитель перед судьей, готовый засвидетельствовать мою личность. Я не был уверен, что русский священник устроит судью. А Эдмонду, я не сомневался, сей опыт мог послужить основой для интересного рассказа в его будущей книге. Писателя делают детали, вернее, умение их оценить и выгодно подать своему читателю. Получилось обменяться через студента записочками и договориться о месте и времени встрече – чисто школьницы в среднем классе в доэсмэсовую эпоху. Спенсер, ожидаемо, согласился.
Встретились у входа в Гедикпаша Хамами. Отец Варфоломей с Дмитрием, как с переводчиком, убежал на задворки к печникам с Фалилеем знакомиться. А я со Спенсером прошел в зал для отдыха чаю попить и поболтать с Константином, который встретил меня как родного. Но не тут-то было: пообщаться по душам не вышло. Англичанин вцепился в банщика и давай его расспрашивать, как тут все устроено, и в блокноте записи делать.
Стоило возникнуть паузе в их беседе, как я достал письма и сунул их Спенсеру.
— Это для Стюарта. Был бы признателен, если передадите.
Эдмонд бумаги принял без вопросов и завел разговор уже про наше дело, спросив совета у Константина.
— Вольную рабу дать можно, такое практикуется. И выкупить его можно. Было бы проще, если Фалилей принял ислам. Тогда хозяин может дать закяат – обязательство мукатабу-невольнику освободить его при уплате долга своему хозяину. В этом случае сам процесс освобождения растянется на год.
— Разве закяат – это обязательство? – уточнил Спенсер. – Мне казалось, что это налог в пользу бедных в исламе.
— Все верно, – подтвердил Константин. – Речь идет лишь об уловках при оформлении сделок.
— Какой смысл обсуждать то, что абсолютно исключено. Фалилей ни за что не согласится на обрезание. За свою веру он стоит крепко, – отказался я твердо.
— Тогда нужно с хозяином говорить о цене. Можно договориться. С рабами в столице все хорошо – предложение выше спроса.
Миссию торговаться и обсуждать детали сделки поручили Дмитрию. Студент больше всех нас вместе взятых понимал в турецком крючкотворстве. Поднабрался опыта, пока переводил и бумаги, и непосредственно в зале суда. Что же до торговли, это у нас, греков, в крови.
Пока Цикалиоти «разводил» хозяина – дело то было долгое и спешка исключалась, – Спенсер продолжил свои расспросы моего друга-банщика. А я с отцом Варфоломеем пошел поздороваться с Фалилеем и объяснить ему, что происходит.
Восторгам батюшки не было предела:
— До чего же светлый человек, твой темный друг! Он свою работу у печи и рабское состояние рассматривает как послушничество, как испытание. А я вижу в том подвиг, как то было заведено у первых христиан. Обязательно расскажу об этом в ближайшей проповеди. К бабке не ходи, прихожане оценят!
Фалилей встретил меня с достоинством, не бросился в ноги, а спокойно пожал руку, глядя в глаза. Лишь по блеску глаз можно было понять, что он догадался о причине нашего визита.
— Я верить твое слово и молиться все получаться, – вот и все, что он мне сказал, когда мы тронулись, наконец, к судье.
Хозяин раба и Дмитрий выглядели изможденными: замучились друг друга уговаривать и отговаривать. Сошлись после нескольких часов торгов на сорока дукатах.
— Как только судья сделку утвердит, ты сразу постарайся исчезнуть, а я хозяина попробую отвлечь, – инструктировал меня Дмитрий. – По местным законам сделку можно отменить, пока обе стороны находятся в пределах видимости.
— Скажи, Дима, тебя как в школе кантонистов одноклассники звали?
Цикалиоти смутился и густо покраснел:
— Горшком, как же еще по-другому с такой-то фамилией?[3] А тебе зачем знать?
— Просто я думал, что с такими способностями должны были тебя прозвать не иначе, как Меркурием или Гермесом!
— Аааа, это комплимент, я сразу и не догадался. Тогда ты – моя противоположность.
— Это почему же? Намекаешь на мои «успехи» в торговле?
— Нет, Коста. Ты – Проводник. Гермес – не только по торговой части. Он же ещё и проводник душ из мира живых в мир мертвых. А ты – наоборот, живую душу к свету возвращаешь!
— Ой, засмущал…
Османский суд, как помнил я из рассказов гида, был скорым. Судил всех ученый человек, улем, опираясь на законы шариата и не делая разницы между мусульманами и христианами. Нас всех беспрепятственно пропустили к кади, который восседал на высоком мягком кресле-диване без ручек. С одной стороны этого кресла поставили нашу группу, с другой – хозяина Фалилея с двумя его свидетелями.
— Так, свидетели в наличии и в достаточном числе. Суть сделки: грек Варвакис, чью личность готовы засвидетельствовать двое присутствующих, желает выкупить из неволи абиссинца Фалилея, чтобы потом дать ему вольную грамоту. Я верно уловил суть дела? – уточнил судья в высоком белоснежном тюрбане. Не услышав возражений, он продолжил. – Имеет ли хозяин мукатаба к нему претензии? Не задавал ли он ему работы, которая выше его сил?
— Мой раб… – начал было хозяин Фалилея, но судья прервал его.
— Записано у Абу Хурайры: «Не говори «мой раб» или «моя рабыня». Все вы рабы Аллаха. Вместо этого говори: «мой мальчик», «моя девочка», «мой парень» и «моя девушка». Или говори: «мой слуга» или «моя служанка» …
— Мой слуга хорошо выполнял свою работу и получал от меня добросовестное содержание и пищу, – тут же поправился хозяин Хамами.
— В этом случае ты мог бы сам дать ему свободу, если он прослужил тебе шесть или семь лет. Так поступил бы правильный мусульманин.