Черкес. Дебют двойного агента в Стамбуле

Greko

Поймал себя на мысли, что торгуюсь с богом, словно еврей в субботу, подсовывающий себе под зад грелку, чтобы ехать на машине[1]. Следовало не роптать на судьбу, но думать, искать решение.

Что я могу? Дать знать друзьям? Попробую связаться с англичанами или русскими, меня, того гляди, обвинят в шпионаже в пользу врагов султана, и станет еще хуже. Любого, с кем я попробую связаться, только подставлю – того же Тиграна или Константина из Гедикпаша Хамами. Во все времена полиция ловила подобных недоумков на передаче на волю «малявы».

А просто сидеть и ждать счастливого избавления – тоже не вариант. Так ничего и не придумал, только ночью весь извертелся.

Наутро во дворе прибавилось народу. Из судов стали поступать новые заключённые. Один из них, высокий турок в бело-голубом тюрбане и кафтане по местной моде, подошел ко мне и стал внимательно наблюдать, как я ем лепешку с сыром, выторгованную у надзирателя за четыре куруша.

— Что хотел? – спросил его. – Едой не поделюсь.

— Ты грек Коста Варвакис, что работает садовником у русских?

Я кивнул.

— Тебе просили передать. Вот дословно, что просили. «Юнкер о тебе знает. Тебя вытащит. Но перетерпи боль. Так надо».

Изумленно уставился на него. Дмитрий хочет, чтобы я перетерпел боль. Что это значит? Это он про пытку намекнул?

Я оторвал кусок лепешки и передал связному. Тот с достоинством ее принял.

— Присаживайся, – пригласил его. – Тут стоит держаться вместе. Если хочешь поспать, я покараулю. Одно ворье кругом.

— Меня Ибрагимом кличут. Как местного владельца, – представился он, усаживаясь рядом.

—Он жив? – удивился я.

—- Шутишь? – еще сильнее меня поразился моему невежеству турок. – Великий визирь Ибрагим-паша, правая рука Сулеймана Великолепного. 400 лет назад его казнили. Теперь в его дворце тюряга. Верхние этажи закрыты, а в подвалах остались пыточные. Можно спуститься посмотреть. Там даже камни кровью пропитаны. Всякие орудия типа клещей лежат. И еще железные колья, на которые пять лет назад насадили поджигателей-фанатиков, что Перу сожгли.

Я замотал головой, не желая столь тягостной экскурсии. И без того на душе погано.

— Кто здесь сидит, кого в кутузку упекли? – спросил опытного сидельца.

— В основном, должники, – поделился со мной турок. – Я тоже за это попал. Завтра выпустят, как родные заплатят. Здесь также хватает и городского отребья.

— Что будет, если в краже признаться?

— Смотря, какая сумма, – пожал плечами Ибрагим. – Если большая, могут и на галеры отправить. Тогда переведут в замок, перерезавший горло Константинополю – в Терсан[2].

Я не стал переспрашивать, почему замок перерезал горло столице. От его рассказов веяло беспросветным мраком, и продолжать эту тему мне не улыбалось. Вместо этого спросил:

— Скажи, фалака – это пытка палками?

— Она самая.

Я выдохнул: «Слава Богу, не иголки!»

— Положено нанести не более 39 ударов. – продолжал Ибрагим. – Но бывает, забудется палач-фалакаджи, в раж войдет или судья намекнет. Тогда прощай пятки: в желе превратятся.

Меня передернуло. По спине стекла тонкая струйка холодного пота.

— Тебя что ли ждет? – догадался Ибрагим.

Я обреченно кивнул

— Теперь понятно, на какую боль тебе намекнули, – подтвердил турок мои наихудшие опасения.— Вот, что я тебе посоветую. К тебе накануне подойдут и намекнут на бакшиш. Отдай, не скупись. Тогда фалакаджи сменит палку на розги. Вытерпеть их легче, хотя, конечно, тоже не мед. Ты поспи, я покараулю.

Я воспользовался предложением, но сон не шел. Страх не давал мне задремать.

Я снова и снова прокручивал в голове сцену, свидетелем которой стал в первый день пребывания в этом «дворце». Крики несчастного, ровная спина палача, то и дело опускавшего руку с палкой на пятки своей жертвы, равнодушные, злорадные или любопытные взгляды из толпы. Мною все больше овладевало отчаяние.

То, что я перенесу экзекуцию, я не сомневался, ибо понял, что мне придут на помощь. Да, будет чертовски больно, орать придется. Но – вынесу. Я не мог понять, что за дьявольский план выдумал Фонтон? Уверен, без него тут не обошлось. И как быть со Спенсером, если я не смогу ходить с пятками-желе? Сестра, вон, говорила, что ползала неделю. Уверен, ей «прописали» щадящий вариант. А мне достанется по полной программе, коли задача выбить у меня признание.

Так я промучился до утра, не сомкнув глаз ни на секунду.

Стоило народу проснуться и заполнить загаженный нечистотами двор, ко мне подошел надзиратель, что давеча продал мне еды.

— Пойдем! – мрачно буркнул он.

— Пора? Меня на фалаку поведут?

— Еще рано. Начальник стражи твоего квартала еще не явился. С тобой хотят поговорить.

Я кивнул, поднялся и пошел за надзирателем, разгонявшим заключённых палкой со своего пути.

Мы прошли в небольшую комнату, где сидел уже известный мне фалакаджи. «Человек-светофор» – хмыкнул я про себя, поражаясь своей способности шутить в такую минуту. И вправду, белый высокий тюрбан, свободная расходящаяся книзу зеленая накидка, красные шальвары и желтые сапоги – дикое цветовое сочетание.

Турок кивнул на угол, где стояли прутья с меня ростом и тонкая, но явно крепкая палка. Желание шутить тут же пропало.

— Когда идет допрос, количество ударов не ограничено. Мне придется тебя лупить, пока ногти не выскочат, – при упоминании ногтей я задрожал, турок это заметил и сделал предложение, от которого нельзя было отказаться. – Я буду использовать розги, если дашь мне золотой. Дольше продержишься.

Последний дурак или редкий жадина откажется платить в такой ситуации.

— Согласен! – коротко и не торгуясь ответил, отошел в угол, залез в мотню и вытащил из тайного мешочка последний золотой.

— Сиди тут и жди, – равнодушно приказал палач, принимая мой дукат.

Я присел на корточки у стены. Меня продолжала бить мелкая дрожь.

Примерно через час ожиданий, когда я уже был на грани от ужаса, вошел знакомый мне начальник стражников и двое надзирателей. Они сняли с меня куртку. Некрепко связали моим же кушаком руки. Нож и феску бросили прямо на пол. Выволокли меня во двор и швырнули на землю. Шест, который я уже видел, лежал рядом.

Помощники палача привычно опутали мне ноги веревками, пропуская их через шест аккуратными кольцами. В итоге, ноги оказались прижаты друг к другу и к шесту. Потом они его приподняли и стали вращать: веревки крепко впились мне в щиколотки. Руки освободили, оставив кушак валяться в пыли.