Черная часовня
Шрифт:
Услышать слова Писания из уст Ирен было столь же странно, как если бы их цитировал наш кот Люцифер. Я засмеялась, хотя голос все еще дрожал от недавнего негодования.
– Но как можно решиться никого не судить, когда богатые и известные мужчины ведут тайную жизнь, предавая жен и соблазняя каждую даму на своем пути – или, в лучшем случае, заставляя ее притворяться соблазненной!
– Не каждый мужчина таков, Нелл. Принц Уэльский – признанный распутник. И потом, чем еще ему занять себя? Его мать, кажется, доживет до ста лет, но не позволит ему занять приличный пост в правительстве.
– Ты пытаешься его оправдать.
– Потому
– Даже у Джека-потрошителя?
– Даже у Джека-потрошителя.
– Значит, понять причину его безумия будет равносильно раскрытию его преступлений.
– Ты права. А что касается Брэма – помнишь, я как-то говорила тебе, что считаю красавицу Флоренс слишком холодной? Без сомнения, Брэм того же мнения.
Увидев, что я нахмурилась, примадонна тут же заговорила доверительным шепотом:
– Многие женщины выходят замуж, производят на свет ребенка или двух, после чего отказываются выполнять супружеский долг. Ты понимаешь меня, Нелл?
Я неуверенно пробормотала:
– И Флоренс Стокер…
– …весьма вероятно, относится именно к таким женщинам. Генри Ирвинг занимает все время ее гениального мужа, и днем и ночью. Поэтому Флоренс нашла себе другого мужчину в качестве сопровождения: того, кто не так обременен работой, как ее супруг, – Уильяма Гильберта.
– Не может быть! Гильберт – это же тот распутник и хам, в доме которого состоялся памятный званый обед с принцем Уэльским, где выступали хористки из труппы Д'Ойли-Карта [61] … когда ты внушила Берти, будто ему удалось тебя соблазнить!
61
Ричард Д'Ойли-Карт (1844–1901) – английский антрепренер, основатель театра «Савой», где ставились все комические оперы Гильберта и Салливана; труппа его имени исполняет их до сих пор.
Ирен кивнула:
– Однако я уверена, что отношения между Гильбертом и Флоренс не имеют ничего общего с соблазнением. Начнем с того, что она и не захотела бы серьезного романа.
– Почему тогда он крутится вокруг нее?
– Гильберт стремится поддерживать свою репутацию дамского угодника, появляясь на людях под руку с красивой женщиной. Флоренс же получает возможность выходить в свет, чего раньше не могла себе позволить, дожидаясь, пока у мужа появится свободное время. К тому же ей приятно купаться в непрекращающихся похвалах ее красоте без опасения, что кто-нибудь посягнет на нее саму. Идеальное соглашение для них обоих.
– А как же мистер Стокер?
Ирен загадочно улыбнулась:
– О, теперь, когда мы повстречали его в парижском борделе, это настоящая загадка для меня. Случайно ли он там оказался? Часть его работы – быть везде, особенно в кругу сильных мира сего, чтобы продвигать интересы Ирвинга. Либо он просто искал там то, чего не дает ему жена? Признаю, что я не могу с уверенностью сказать, в чем тут дело. Если Флоренс лишь формально называется его женой, он должен чувствовать себя вправе искать удовлетворения на стороне, не особо волнуясь о том, что может принести домой грязную болезнь. Хотя опасность заразиться всегда присутствует в жизни тех, кто любит приключения подобного сорта.
– И поделом им! Фу, Ирен, неужели обязательно обсуждать наших хороших
– Вот и не думай. Но ты должна понимать, что большинство людей носит маски, иногда много масок – на все случаи жизни. В разное время и при разных обстоятельствах они ведут себя по-разному. Никто из них не играет одну-единственную роль.
– Ты судишь по людям из мира театра, как, например, этот гадкий хлыщ Оскар Уайльд. Ох! Только не говори мне, что и он изменяет своей хорошенькой жене, Констанции, с другими женщинами!
На лице Ирен на секунду мелькнуло непонятное выражение.
– Нет, думаю, можно с уверенностью утверждать, что Оскар не изменяет ей с другими женщинами.
– Удивительно! Такой самовлюбленный ломака – и остается верен жене!
– Ты видишь лишь броню, которую Оскар тщательно создал и в которой наглухо укрылся, чтобы защитить себя, потому что на самом деле он очень чувствительный человек. Как и Шерлок Холмс.
– Этот господин? Он слишком высокомерен, чтобы притворяться.
– Он бы согласился с тобой, но это не так. Человек логики. Одиночка. Человек, которому якобы не нужны женщины. Что ж, – вдруг лукаво улыбнулась подруга, – по крайней мере, мы можем быть уверены в том, что не встретим Холмса в доме терпимости, Нелл. Если, конечно, ему не придется пробраться туда, преследуя какого-нибудь злодея.
– Что же это получается: все люди – фальшивки? Я – точно нет!
– Ну как же, Нелл, в твоем репертуаре есть несколько ролей, которые ты играешь с завидным постоянством.
– Роли? Какие роли? – возмутилась я.
– Дочь приходского священника. – Ирен так метко изобразила гримаску самодовольной праведности, что я невольно рассмеялась. – Возмущенная гувернантка. – И снова выражение ее лица стало одновременно смиренным и горделивым, будто у героини дешевой мелодрамы. – Невинная старая дева. – Подруга поднесла невидимые очки к глазам и подслеповато заморгала. Пока я хохотала, она добавила: – Или лучше сказать: неискушенная старая дева?
Я перестала смеяться, прикидывая, не стоит ли обидеться, но Ирен уже продолжила:
– А я примадонна. Светская дама. Разочарованная артистка. Замужняя женщина. Искательница приключений. Раскрывательница тайн.
– Неужели среди наших знакомых нет никого, кто не играл бы никаких ролей?
Ирен ответила не сразу, в задумчивости глядя в никуда. Потом вдруг повернулась ко мне с загадочной улыбкой Моны Лизы:
– Конечно есть, Нелл. Есть такой человек.
– Кто?
– Годфри, – просто ответила она, разводя руками, словно для того, чтобы подчеркнуть, что другого ответа и быть не могло. – Годфри.
Пока я ошеломленно обдумывала ее ответ, в комнату снова вошла Элизабет, и мне опять пришлось скрыться за маской «неискушенной» старой девы. Ирен была права в одном: маски подчас действительно оказывались полезными.
Глава двадцать вторая
Приговор Парижу
Все сходились во мнении о том, что Флоренс была очаровательной хозяйкой и создавала уютный дом для своего мужа и его друзей. Во всех смыслах она была женщиной, одобряемой обществом. Согласно стандартам Викторианской эпохи, их брак, пусть и лишенный страсти, был успешным.