Чёрная Длань
Шрифт:
— Здесь всё даже лучше, чем настоящее, — хмыкнул Саша.
Цефей сорвал апельсин и с интересом поглядел на него.
— Я никогда не понимал тяги землян ко всему этому. — Он вонзил ноготь в оранжевую корочку. Брызнул прозрачный сок.
— Тем лучше для Вас.
Саша не испытывал неловкости или желания прогнать О’Коннела поскорее. Он с ленивым интересом наблюдал за тем, как Цефей терзает плод.
— Вы же не собираетесь… — Апельсин взорвался брызгами, сок потёк по смуглым пальцам. Он мог бы запросто раздавить этот апельсин одной рукой.
— Не собираюсь что?
Цефей посмотрел на него. Блеснула во взгляде космическая чернота. Наполеон, добивающийся Жозефины.
— Вы всё для себя уже решили.
— Не понимаю, о чём Вы.
Лицо Цефея исказилось. Александр вздрогнул.
Он сделал это. Раздавил апельсин. С пальцев О’Конелла потекла оранжевая каша.
— Не врите мне.
Александр прикрыл глаза. Он действительно не хотел врать.
Цефей остался ночевать на станции, хотя, наверное, для человека, всю жизнь прожившего в космосе, не существует понятий «день» и «ночь», а лишь понятия «сна», «работы», «бодрствования».
Саша знал зачем. О’Коннел сторожил его. Сторожил или как дорогое вложение, или как возлюбленного. То было не так уж важно. Саша испытывал теперь странную, светлую, немного печальную нежность, когда смотрел на его лицо. Его острые скулы и дерзкие глаза. Его сногсшибательные наряды. Его талию… он знал, какая она смуглая, крепкая и узкая без всех этих вещей. Он был прекрасен, как настоящий Марс. Злобный и маленький божок.
Саша вышел из квартиры после отключений. Надел на себя футболку с длинным рукавом и выбранные в спешке брюки. Уже чуть позже, у дверей лаборатории, он заметил: то были брюки от парадного костюма, дорогие и очень мягкие.
Он ввёл код и открыл двери.
Цефей был прав. Никто. Никто не заподозрил. А Цефей… он даже не подозревал. Знал. Александр всё решил, сам не осознавая этого.
Он сменил пароль, уходя с работы последним. Он оставил карточку на пропускной, чтобы не заиграла сигнализация.
Он тоже знал. Ощутил чужое присутствие прежде, чем смог услышать или заметить краем глаза. Если бы не это, Саша бы не успел захлопнуть запароленную дверь перед лицом О’Коннела.
В маленьком окошке виднелось его перекошенное лицо.
«Алекс, — прочитал он по губам. — Алекс!». Жадный маленький Наполеон.
Саша улыбнулся слабо. Страха не было. Он знал — откуда? — что так надо.
Саша открыл сейф.
А12 перевела на него свои большие нефтяные глаза. Где-то, словно совсем далеко, словно из глубины, Цефей стучал по дверям. Через миг Саша уже не слышал.
«Ты пришёл, дитя моё».
Александр коснулся Длани. Тёмная вязкая плеть ласково согнулась вокруг его пальца, даря… понимание. Понимание коснулось его. Понимание поглощало.
— Я возвращаюсь, моя Вселенная, — шепнул он восторженно, задыхаясь, растворяясь в черноте.
«Твой час пробил».
— Я заберу тебя с собой.
«Мы».
— Мы уйдём.
«Да, нам больше нечего делать здесь».
— Мы. Мы. Я.
Он освободился. Чистота его сознания расцвела узором нейронных ниточек по полотну Вселенной. Освобождение было сладким как настоящая смерть, освобождение было трепетным и сильным.
Он бережно опустил А12 — Клару Эммельс, юную, белоснежную, проживущую ещё целую, полную любви жизнь — на мягкую кушетку. Она не была нужна им больше. Коснулся чернотой бледного лба.
— Просыпайся, дитя. — И она раскрыла голубые глаза.
Он вытянул из неё всего себя. Забрал себя из неё. И восполнился пониманием.
Сзади было тихо.
Он проплыл, касаясь самим собой частиц. Все они приветствовали его. Он без труда отворил двери.
Цефей отступил на один короткий шаг, посмотрел вверх, распахнув большие чёрные глаза. При виде его внутри стало очень печально и очень хорошо.
Он коснулся побледневшей щеки, бережно снял с неё прозрачные слёзы. Они утонули в черноте, некогда бывшей его пальцами.
— Мы ещё встретимся, молодой Марс.
Он вышел из лечебницы. Вышел со станции. Вселенная наконец приняла его обратно.