Чёрная Длань
Шрифт:
— Не приживётся, — сказал ассистирующий ему Вит тускло.
Александр сорвался прямо посреди операции. Бросил скальпель в стену, где он воткнулся в пачку перчаток, посмотрел на коллегу хмуро, зная, что над синей маской видны одни лишь глаза да брови.
— Значит, старайся лучше, — ответил дрожащим от гнева голосом. — Старайся. Десять лет назад не было никаких сверхчувствительных. Были только такие. И как-то ведь мы работали.
Вит глядел на него своими синими, как море, глазами. Глядел чёрными, как летняя тень, ресницами. Глядел морщинками на блестящем лбу — будущими бороздами. Глядел всем существом. Хороший врач. Хороший, талантливый хирург, золотые пальцы. Бесподобный учёный. Но не дотягивает. Сомневается. А сомневаясь, оступается.
Им нельзя оступаться. Им осторожно, предельно осторожно, но только вперёд.
— Ты справишься, — добавляет Александр. Макото уже подала ему новый скальпель.
Они заканчивают лепку за десять часов. Моторика схватывается едва-едва, будут проблемы, но зато будет жизнь. И Вит справляется, хотя через пять лет он сможет лучше.
После лишней дозы стимулятора не в пример лучше. Он не вырубается в уголке, а тихо бредёт себе сквозь «заповедник» домой.
Электричество отключено и заработает только через пару-тройку часов, но горит подсветка. Совсем не волшебная, совсем не мистическая, а холодная медицинская подсветка, что напоминает о процедурном кабинете, о запахе спирта, крови и вкусе стимуляторов на языке.
Интересно, Даша сейчас уже проснулась?..
На плечо ложится крепкая рука, и Александр успевает только удивлённо захрипеть. Во рту оказывается сухой тканевый ком, а на голове — пыльный мешок, через который ничего не видно, и Александр — неожиданно для самого себя — не паникует.
Позволяет вести себя. Долго-долго вести. Ехать по ощущениям с полчаса, и, хоть кляп и вынимают из его рта, как только Александр садится на удобное до безобразия сидение, но он ничего не говорит, не спрашивает, только ждёт.
А костюм на нем в этот раз темно-синий. Такого насыщенного цвета, что даже чёрная рубашка, застёгнутая до самой последней пуговки, кажется яркой. Сияют под лампами серебряные колечки в ушах. Прядь волос так нарочито небрежно лежит на лбу, что у Александра не закрадывается ни единых сомнений в том, что весь этот кажущийся беспорядок был исполнен с гелем перед зеркалом. Интересно, он сам придумывает свои образы или доверяет их профессионалам?
Взгляд Цефея на миг меняется, когда он заходит в блок и видит Александра, доставленного в его руки. Становится сначала удивлённым, таким беззащитным, как у ребёнка, потом грустным почти, шокированным. Он и сам останавливается посреди маленькой комнаты в марсовых оттенках, зажав в пальцах ярко-синий лацкан, хотя заходил чуть ли не с ноги.
— Оставьте нас, — приказывает двум мужчинам с руками сильными, как у роботов, что привели Александра к нему, и взгляд становится спокойнее.
Два серых пиджака выходят через узкую дверь, и О’Коннел садится напротив. Складывает ногу на ногу почти так же изящно, как это делала его сестра. И смотрит.
Александр размеренно дышит, готовясь к худшему. Что обещал ему этот человек? Раздробить все кости на руках? Чтобы он не смог оперировать больше.
Пальцы подрагивают в стальных браслетах на прохладной поверхности стола, и он сжимает их в кулаки. Он боится даже не человека напротив, что способен убить его своими собственными руками, что обещал искалечить его, боится не боли и не потерять лицо, задыхаясь в криках и рыданиях, а боится действительно лишиться возможности оперировать. Верно ли он решил в действительности? Не будет ли он полезнее, как хирург? Не как учёный?
Невидимые лезвия глаз смотрят на его трясущиеся руки пару мгновений. Без превосходства или насмешки. Абсолютно равнодушно. А затем впиваются Александру в лицо. И становится не по себе, здесь, на его территории, под этим взглядом тяжело быть спокойным.
— Вы были так красивы, когда я впервые встретил Вас, — говорит наконец, но совсем не то, что Александр мог ожидать. Он непонимающе вскидывается, и звенит цепь на браслете, а О’Коннел совсем не меняется в лице. Как будто не слышит, не видит чужой реакции, словно он в трансе. — Я никогда не видел таких умных глаз… А когда мы встретились месяц назад, Вы были похожи на тень. Труп с живыми глазами. — Кромка зубов обнажается едва-едва, будто бы даже застенчиво.
Они смотрят друг на друга с пару мгновений, а потом Александр нервно усмехается.
— Вы привели меня сюда… насильно, после трудной операции… чтобы что? Чтобы насмехаться над моим несчастьем? Если уж решили лишить меня возможности… заниматься делом моей жизни… — Он почти задыхается, и, когда О’Коннел наклоняется вперёд, внезапно теряет дар речи.
— Я бы никогда не стал насмехаться над Вами. Только не над Вами, — говорит, и тёмные глаза серьёзны, а губы на миг смыкаются в полоску. — Мне нужно знать, не передумали ли Вы, доктор Шабаев. За этим Вы здесь.
Он поднимается с кресла, и Александр выдыхает воздух из лёгких. Передумал ли он? Если только от страха.
— Я не передумал.
— Моя сестра… — говорит О’Коннел, словно не слыша, останавливается у окна: ноги расставлены, руки за спиной. Наполеон на параде перед своими солдатами. — Уже должна была закусить удила. Синяя линейка… как она Вам?
— Ужасна, — признаётся Александр, вспоминая, как лепил внутренние органы миллеметр за миллиметром буквально пару часов назад.
— Думаете, это конец? Думаете, это никак не повлияет на Ваши исследования? — О’Коннел оборачивается. Свет фонарей из окна ложится холодом на гладковыбритое лицо.
— У меня будет время, — возражает Александр.
— Конечно. — О’Коннел кивает. — Вам нужно время. И я обещал дать его Вам.
— Чего стоят Ваши обещания?
Лицо О’Коннела кривится.
— «Альфа» принадлежала моей матери, — внезапно говорит он. — А до неё — её матери. А до неё… — Он хмурит брови и снова отворачивается к окну. — Там было поселение, основанное моим прапрадедом. Построенное его родителями. Это очень старый корабль. И он должен принадлежать мне. Не Рее.
— И Вы готовы идти по головам, чтобы вернуть своё наследство. — Александр давится презрительной улыбкой. — Играть с людьми и их жизнями… Даже с тем, кого любите.
О’Коннел отрывается от окна и снова подходит к нему. Садится обратно в кресло. Давит своими чёрными глазами.
— У Вас своё дело жизни, доктор Шабаев, а у меня — своё. Вы никогда не предпочтёте меня, не станете частью моей жизни. В отличие от «Альфы». — Он отворачивается на миг, словно собираясь с мыслями. — Откажитесь от Реи. И я дам станции всё, что Вы попросите.
Александр выдерживает этот взгляд. Он не знает, как поступать. Не знает. Но решение уже принято, а подчиняться человеку, что добивается своего насилием и пустыми обещаниями, он не намерен.