Чёрная книга Арды (издание 1995 г. в соавторстве)
Шрифт:
Опустил глаза. Долго молчал.
– Трава Странников. Трава Дороги... Ахтэнэ, ты совсем не за этим пришла. Ты ведь знаешь все это не хуже меня.
– Трава Дороги...
– повторила она и неожиданно для себя самой спросила.
– Учитель... а вернуться можно? Если шагнешь за грань?
– Не знаю, - глухо, словно через силу.
– Но... если нужно, если что-то не окончил, не завершил, и больше некому...
Так-уже-было.
– Когда-нибудь и я...
Неоконченная фраза обожгла ее - стало невыносимо, до немоты страшно. Как от того видения, о котором не могла рассказать даже Учителю. Даже ему. Именно ему.
Ее взгляд упал на узкую руку с тяжелым браслетом наручника на запястье - он больше не прятал от нее рук.
– Оковы ненависти, - бессмысленно-размеренно, не осознавая смысла слов.
– Что?..
Она смотрела прямо в его растерянное лицо, смотрела невидящими, широко распахнутыми глазами:
– И оковы ненависти не разбить... Ортхэннэр однажды ведь пытался...
Потом - вдруг, порывисто:
– Учитель, откуда я помню это?
Он почти бессознательно отметил: не "знаю" - "помню".
– Ведь это было так давно...
– И танец Хэлгэайни...
– И танец Хэлгэайни... Откуда ты?..
Он поднялся, прошелся по комнате, стараясь не хромать - по привычке.
– Ахтэнэ...
Как тебе объяснить это, как рассказать тебе это?.. Я многое знаю; многое - но не все. Меня почитают бесстрашным - и вот теперь я боюсь. Боюсь ошибиться. Боюсь разбудить твою память - не знаю, не понимаю, почему. Одного слова будет довольно, а я не смею произнести это слово... Скажи, полынный стебелек, видишь ли ты то, что вижу я? И что будет с тобой, если ты вспомнишь? Что станешь делать ты? Что делать мне?..
– Ахтэнэ, я... я не знаю.
Благоразумие - милосердие - трусость... не все ли равно, как называть. Не понимаю себя. Или - это ты, та - ты, и ты вернулась?..
– Учитель...
Голос позади - неожиданно глуховатый. Он, не оборачиваясь, почувствовал, как она склоняет голову, как бессильно опускаются ее плечи.
– Ты, наверно, устал... Я... пойду.
Без надежды на то, что он остановит ее.
– Приду... в другой раз. Потом.
Он не смел обернуться.
– Я пойду, - совсем тихо. И вдруг: - Кори'м о анти-этэ.
Он вздрогнул и обернулся. Она повторила, глядя ему в глаза:
– Кори'м о анти-этэ, Мелькор.
И, мгновение помедлив, подняла руки - открытыми ладонями вверх.
Знак открытого сердца - знак того, что этот разговор останется между ними - просьба об ученичестве, в которой нельзя отказать - или... Или все это вместе? И - имя вместо привычного - "Учитель"... Он коснулся ее рук - ладонь к ладони:
– Кор-мэ о анти-этэ.
Взял в ладони ее лицо - как доверчиво, как беззащитно смотрит, Тьма, какие глаза, губы почти детские - сердце мое в ладонях твоих, слова древнего языка...
– Я пойду.
Он молча кивнул. Она пошла к двери - легко и странно неуверенно, снова чем-то напомнив еще беспомощного маленького олененка; он закрыл глаза - и услышал тихое, похожее на стон:
– Учитель, Мелькор - кто я?
И - нет ее в комнате. Как сон.
Он подошел к столу, невольно прислушиваясь к затихающим - неверным, словно вслепую - шагам и поднял сухой стебель серебристой полыни.
Больше она не приходила. Не спрашивала ни о чем. Когда они все же встречались - нетрудно затеряться среди полутора тысяч людей приветствовала его легким поклоном, прижав ладонь к сердцу, и проскальзывала мимо - легкая, тоненькая, кажущаяся невероятно юной в своей мужской одежде.
...Она вошла - нерешительно, словно силой заставляя себя идти. В этот час обычно редки были гости - люди все-таки спят по ночам. В такие минуты он принадлежал только себе. Он мог быть самим собой. И были это страшные часы, потому что это были часы откровенности. Днем - он еще мог надеяться на лучшее, на то, что все будет хорошо, а в тишине ночи беспощадное осознание надвигающейся беды, неотвратимой и жестокой, все сильнее сжимало его сердце. Он совсем не казался величественным сейчас - усталый седой человек. Он сидел, ссутулившись, за низким столом, обхватив голову руками, и, не мигая, смотрел на белый огонек - маленькую звездочку в хрустальном кубке. Крохотный магический светильник. Тоскливое развлечение. А ночь тянется, тянется без конца... Много ли еще осталось таких ночей... Уже скрылся в тумане нездешних морей горький свет похищенного Сильмарилла. Скоро взойдет он кровавой звездой - знаком войны и мести Врагу...
Тихий-тихий голос сзади:
– Учитель... Можно?
Он вздрогнул, неожиданно выхваченный из бесконечной круговерти своих мыслей:
– А? Кто здесь? Ты? Зачем ты здесь, дитя мое?
Отчаянные горькие глаза, покрасневшие от слез:
– Ты сейчас так сидел, Учитель... И рукава сползли... Так тяжело стало...
Он внутренне выругал себя. Неужели даже наедине с собой нельзя быть самим собой... Но что с ней такое? На себя непохожа... Всегда такая спокойная, уверенная, а тут... И голос...
– Так с чем ты пришла?
– спросил, как мог, мягко.
– Я? Я... так. Учитель, знаешь...
– она попыталась улыбнуться, но губы ее жалко задергались. Она расплакалась - так дети плачут от горькой обиды, нелепо вытирая руками глаза. Он быстро встал и, взяв ее за плечи, слегка подталкивая, подвел к столу.
– Садись. Успокойся, пожалуйста. Вот, выпей. Так что случилось?
– Да нет, я уйду... Как глупо...
Попыталась усмехнуться сквозь слезы.
– Никуда ты не уйдешь. Говори, что случилось? Разве я могу отпустить тебя с твоей бедой - одну?
Ему показалось - она немного успокоилась. Он медленно ходил взад-вперед, глядя куда-то мимо нее. А через мгновение она дрожащим комочком прижалась к его ногам и зашептала, смеясь и плача:
– Учитель, я люблю тебя. Люблю. Вот я и сказала...
Наверное, ничего глупее нельзя было ответить:
– Что же теперь делать...
Таким беспомощным он себя еще никогда не чувствовал. Он поднял ее осторожно, дрожащими руками.
– Дитя мое... бедная девочка... Что же мне делать с тобой...