Черная Книга Арды
Шрифт:
А потом появился Белый Единорог — первый из этого древнего рода, чьи глаза цветом были похожи на зеленый луч, странный дар моря и заходящего солнца, по преданиям делавший людей счастливыми. Единорог помнил его и, подойдя, положил голову на плечо Пришедшему. Зажмурил огромные удлиненные глаза, когда осторожная рука провела по его гордой шее.
«Ты помнишь?..»
Да. Только ты был другим, Крылатый.
«Я изменился».
У тебя печальные глаза, а волосы совсем
«Не надо, малыш», — длинные пальцы перебирали шелковистые пряди гривы Единорога.
Куда ушли твои ученики, Крылатый ?Я давно не видел их.
«Не надо».
Люди, пришедшие сюда, похожи на них. Они умеют говорить с нами.
«Я знаю».
Ты мудр, Крылатый. Ты останешься ?
«Нет. Я должен вернуться».
Зачем ?Ведь тебе больно.
«Я должен».
Единорог вздохнул. Его дыхание было похоже на прохладный ветер, несущий аромат горьких трав.
Вместе они дошли до Долины Белых Ирисов. Крылатый долго стоял на берегу реки, склонив голову. Когда-то он создал эту колдовскую долину с мыслью, что его ученики будут приходить сюда, и не мог понять, почему здесь царит такая печаль… Единорог пошел вперед, но обернулся.
Идем со мной.
Крылатый покачал головой.
Идем. Долина исцелит от боли — ведь ты знаешь это, ты сам сделал так.
«Нет. Благодарю тебя. От этого не исцелить… Прощай».
Прощай, Крылатый…
Волны крупных цветов сошлись за ним, колыхнувшись, словно от легкого ветра.
Дверь отворилась бесшумно — он скорее почувствовал, чем услышал это. Не оборачиваясь — как страшно обмануться!
— Учитель?
Ответа нет. Он резко обернулся, вскочил — и, ничего еще не успев понять, крепко обнял, уткнулся лицом в грудь:
— Учитель… Ты пришел… Я так ждал тебя…
— Наурэ, мальчик…
— Входи скорее, садись… Я знал, я чувствовал… Учитель…
Крылатый отпустил плечи Наурэ, мягко отстранил его и сел у стола; рука в черной перчатке коснулась хрустального кубка с мерцающей в нем маленькой голубовато-белой звездой:
— Светильник…
— Да, да! Ты сам научил меня — помнишь? — Наурэ улыбнулся, но вскоре ясная, почти мальчишеская радость исчезла с его лица. — Зачем… ты прячешь руки?
Подобие горькой улыбки:
— От тебя все равно не скроешь.
Крылатый медленно стянул перчатки, еле заметно поморщившись от боли.
— Что… — хриплый до неузнаваемости голос, — что это?
— Это непонимание и ненависть.
— Твои волосы… снег…
— Это боль.
— Твой венец…
— Это память и скорбь.
— Ты… все видел… до конца?
Молчание.
— Кто
— Нет.
— Почему…
— Потому что здесь нет виновных — и виновны все, и первым — я сам. Потому что тот, кто был поводом к войне, пришедшей в наши земли, сам не хотел войны — но ты будешь искать его. И найдешь. Через сотни лет найдешь. И сумеешь убить — если всем сердцем пожелаешь этого. Ты отдашь всю силу ненависти и не сможешь сделать того, зачем вы должны были прийти к файар…
Наурэ опустил голову, потом тихо сказал:
— Все равно наш круг не замкнется. Нас только восемь. Одна…
— Молчи!
Крылатый резко поднялся, лицо его дернулось, как от удара.
— Она вернется.
— Но…
— Молчи, я прошу тебя! Неужели ты не понимаешь, неужели так и не понял — эта кровь — на мне? На мне, слышишь? Она тогда спросила — можно ли вернуться, если… А я — я не догадался. Нужно быть слепым, чтобы…
— Прости меня, Учитель… если сможешь… — шепотом.
— Не говори больше об этом. Снова долгое молчание.
— Больше… никого?
— Помнишь Гэлторна?
— Я помню…
— Он. Еще дети и, кажется, Соото. И вы.
— Все восемь живы, не тревожься: я чувствую, — торопливо, горячо, словно в страхе — не успеть сказать.
— И черные маки, — непонятно сказал Крылатый, — целое поле. Только одного цветка нет.
Обернулся; взглянул в глаза Наурэ:
— Понимаешь… Гэлторн не помнит… как это было. Но ее там нет.
— Учитель, не надо… Ты сам просил…
— Помнишь, она однажды спросила о короне из молний? Сказала — наверное, Люди представляют богов такими… Только ведь, понимаешь, я был тогда один. И прежде никогда вам об этом не рассказывал. Она сказала — я помню.
Улыбнулся вдруг — углом губ, нелепо и беспомощно:
— Я так и не спросил — откуда…
ЗЕМЛЯ-У-МОРЯ: Дом
127 — 202 годы I Эпохи
Они называли эту вершину — Горт Элло, вершиной Звезды. Черная, как непроглядная ночь, высокая, острая, как клинок, приставленный к горлу неба… Нет, конечно, в их песнях не могло быть такого: «клинок». Это — только его мысли.
Здесь стоял его дом. Дом. Он невесело усмехнулся: по сути, у него никогда не было дома — не станешь ведь думать так о каменном замке… Он редко бывал в доме — и все же возвращался сюда, когда боль воспоминаний становилась слишком сильной, чтобы утаить ее от Людей Надежды.
… — Астар, ты спишь?
Он приподнялся и сел на ложе.
— Нет, Элли. Я не умею спать.
— Можно к тебе? Только я не одна, со мной друзья. Можно? Я зажгу свечу?..
— Не надо, — он сказал это слишком поспешно. Девочка встревожилась: