Черная книга
Шрифт:
Когда я вернулась в город, я узнала, что всех евреев, пришедших в тот день к магазину, расстреляли. Идти мне было некуда, домой возвращаться было нельзя, и я долго бродила по закоулкам, пытаясь что-нибудь придумать. Но что тут можно было придумать? И я решила умереть. Мне удалось достать бутылочку нашатырного спирта, я пошла в городской сад и, сев на скамейку, выпила ее всю залпом.
Очевидно, я стонала, потому что ко мне подошли какие-то немцы. Они прежде всего спросили меня, не еврейка ли я. Говорить я уже не могла и только отрицательно качала головой. И тогда они отправили меня в больницу.
В больнице я пробыла один день. Наутро ко мне подошла сестра и сказала, что предстоит обход немецких врачей и чтобы я поскорей уходила.
И вот я опять очутилась на улице, и опять мне некуда было идти. Целые сутки я ничего не ела, потому что горло у меня было обожжено и в больнице
Бродя по улицам, я столкнулась с группой людей, оказавшихся красноармейцами, бежавшими из плена. Они собирались идти в свои деревни и позволили мне к ним присоединиться.
И я пошла, сначала с ними, а потом одна, и, пройдя шестьсот километров, пришла в Николаев, где прожила когда-то девятнадцать лет.
Здесь знакомые спрятали меня, потом достали мне фальшивый паспорт, словом, сделали все, чтобы спасти мне жизнь.
За все это время я столько перенесла и видела столько горя, что нужно было бы много писать. А я писать не умею. И разве можно передать на бумаге, что я испытывала, когда видела, например, как двое гестаповцев гнали по снегу молодую женщину в одной сорочке с маленьким ребенком на руках, или как в Николаеве швырнули в машину и увезли на расстрел четырех лучших врачей города.
Мне сейчас пятьдесят два года, я прожила трудную жизнь, была свидетельницей двух войн, но от того, что пришлось испытать и увидеть в немецком аду, у меня до сих пор стынет кровь в жилах.
4. Рассказ Б.Я. Тартаковской
Немцы вошли в Днепропетровск 24 августа 1941 года. И с первого же дня их прихода начались истязания, грабежи и убийства. Евреи, носившие на рукаве белую повязку с шестиконечной звездой (нам приказали носить ее под угрозой расстрела), не могли получить воды из водопроводной колонки, боялись выходить на улицу даже за хлебом.
Потом всем евреям приказано было собраться у магазина ”Люкс”. Мне сказали, что это делается для организации гетто. Собрав немного вещей, я с двумя детьми тоже пошла к магазину. Здесь нас построили в колонну и куда-то повели. На все вопросы о том, куда ведут, немцы отвечали: ”В лагерь”. Когда прошли еврейское кладбище и вышли на пустырь у железной дороги, впереди послышались выстрелы. Тогда мы поняли, зачем нас сюда привели. Но на этот раз очередь до нас не дошла, потому что на дворе стало темнеть. Толпу в несколько тысяч человек согнали к какому-то забору и оцепили со всех сторон. Было холодно, и люди стояли плечо к плечу в ледяной грязи, здесь же лежали больные и умирающие. Мой младший мальчик сидел у меня на спине, а старший (ему было три года) стоял, уткнувшись лицом в мои колени. Так мы провели длинную осеннюю ночь.
Когда рассвело, на пустыре появились немецкие солдаты с патронными ящиками в руках. Они показывали нам эти ящики и хохотали. Потом нас стали гнать к ямам, которые были в конце пустыря. Толпа шарахнулась в сторону, слабые падали под ноги обезумевшим от ужаса людям, слышались крики, выстрелы, детский плач. Немцы подтаскивали к ямам задавленных в толпе стариков и детей и закапывали их вместе с расстрелянными. Я упала на колени и обняла своих детей, мне казалось, что я схожу с ума от ужаса.
В этот момент ко мне подошел какой-то человек и сказал, что он выведет меня с детьми из толпы. Как ему это удалось, я до сих пор не понимаю, но через несколько времени мы уже оказались с ним на кладбище у дороги. Тут мы увидали подводу, на которой ехал молодой крестьянин. Мы его ни о чем не просили, но он сам предложил мне довезти меня с детьми до города. Я попрощалась со своим спасителем, и мы поехали.
Когда я пришла домой, я застала моего мужа в слезах. Ему сказали, что нас увели не в лагерь, а на расстрел. Мой муж украинец, и мы надеялись, что ему удастся помочь мне и детям бежать из лагеря.
На следующее утро мы все вышли из города и пошли в Сумы, где у мужа были родные. Шли мы без денег и без документов, и дорога отняла у нас полтора месяца. В Сумах нам удалось достать для меня фальшивый паспорт, и некоторое время нас не трогали. Потом мы узнали, что на меня донесли. Мы снова бежали и долгое время скитались по селам и деревням.
Можно ли описать нашу радость, когда в одной деревне мы встретились с передовым отрядом Красной Армии.
Теперь мой муж в армии, а я работаю в госпитале. Мне 27 лет, но я совсем старуха. Я живу только для детей и еще для того, чтобы увидеть, как будут наказаны немецкие звери. Нет, не звери, потому что звери не грызут лежачих и потому что недостойны названия зверей те, кто бросали в могилы живых детей.
ПИСЬМО
Подготовил к печати Илья Эренбург.
Это письмо сохрани. Это все, что осталось от нашего любимого Екатеринополя — мое письмо, развалины, могилы земляков и девочка Соня. Там, где мы с тобой росли, учились, любили — трава, а близкие в земле.
Нет больше Екатеринополя, его уничтожили немцы. Осталась только девочка Соня.
Когда я приехал в наше местечко, — это было 9 мая 1944 года, — я не нашел своего дома. Голое место... Я ходил среди развалин, искал людей, но никого не нашел, все расстреляны. Никто меня не встретил, никто не подал руки, никто не поздравил с победой.
Потом я встретил Соню Диамант. Ей теперь пятнадцать лет. Чудом она спаслась, немцы трижды ее вели на казнь. Она мне рассказала о трагедии Екатеринополя.
Приехали эсэсовцы, начались обыски, грабежи, погромы. Всех евреев загнали в особые лагеря. В Звенигородке был лагерь для негодных к труду. Там заперли стариков, больных, женщин с грудными детьми и детей до четырнадцати лет.
Кто мог работать, попал в лагерь возле станции.
6 октября 1941 года в Екатеринополе расстреляли первую партию: коммунистов, колхозный актив, много евреев.
Всех, кто был в Звенигородском лагере, убили в апреле 1942 года. Убили восьмидесятилетнюю Хану Лернер за то, что она слишком стара, и младенца Мани Финенберг — ему был месяц от роду — за то, что он слишком молод.
В лагере у станции долго мучили, заставляли работать по восемнадцать-двадцать часов в сутки, издевались. Девушек насиловали. Стариков пороли розгами. Наконец, осенью 1942 года расстреляли всех — из Екатеринополя, Шполы, Звенигородки — 2000 человек.
Ты помнишь старого парикмахера Азрила Прицмана? Ему было семьдесят лет. Он крикнул перед смертью: ”Стреляйте в меня! Мои сыны отомстят”. Его пять сыновей на фронте. А бондарь Голиков! Восемьдесят лет ему было, а они его ранили, он приподнялся, окровавленный, и закричал: ”Гады, стреляйте еще! Одной пулей меня не возьмете!” Двадцать восемь родственников Голикова на фронте — сыновья, внуки, зятья, племянники.
Первый наш колхозник, старый Мендель Ингер, гордо встретил врага. Это было в первый день, когда пришли немцы. Менделю было семьдесят лет. Он не хотел с ними разговаривать. Его сразу расстреляли.
Я был у могил, и я как будто видел родных, земляков; они мне говорили из-под земли: ”Мсти!” Я обещал, что отомщу. Дважды в жизни я присягал на верность своему народу: когда мне вручили мою грозную боевую машину, и второй раз — у могил Екатеринополя.
ДНЕВНИК САРРЫ ГЛЕЙХ [14] (Мариуполь).
Подготовил к печати Илья Эренбург.
8 октября. Немцы в городе. Дома — все, кроме Фани, которая на заводе. Она утром пошла на работу. Жива ли она? А если жива, как доберется сюда, ведь трамваи не ходят. Бася у Гани, которая больна брюшным тифом. В 6 часов вечера Фаня пришла с завода пешком, на заводе немцы с двух часов дня, а рабочие и служащие завода сидели в бомбоубежище. Директор завода пытался организовать отряд, раздавали оружие, но, кажется, ничего не вышло. Говорят, что секретаря Молотовского райсовета, Гурбера, немцы убили в кабинете райсовета. Председатель горсовета Ушкац успел уйти.
14
В своих воспоминаниях ”Люди, годы, жизнь” И. Эренбург пишет об этом дневнике и его авторе: ”Розовая школьная тетрадь; это дневник студентки Сарры Глейх. Изумительно, что она бегло, порой бессвязно, изо дня в день записывала все. По первым записям видно, что она 17 сентября, через месяц после того, как эвакуировалась из Харькова в Мариуполь, где жили ее родители, поступила на работу в контору связи. 1 сентября сестры Фаня и Рая, жены военнослужащих, ходили в военкомат, просили эвакуировать их; им ответили, что ”эвакуация не предвидится раньше весны”. 8 октября она пишет: ”Начальник конторы Мельников утром сказал мне, что завтра эвакуируются, нужно подготовить документы, можно взять семью, значит отъезд обеспечен...” В этот же вечер она продолжает: ”В 12 часов дня в город вошли немцы, город отдан без боя...” (И. Эренбург, Собрание сочинений в 9 томах, т. 9, Москва, 1967, стр. 413—414).