Черная кровь
Шрифт:
— Но они не умеют читать, — напомнил Римо.
— По-моему, вы несколько преувеличиваете значение этого факта, — сказал Шокли с самодовольной улыбкой человека, пытающегося произвести впечатление на пьяного незнакомца, сидящего рядом за стойкой бара.
— Я только что видел парня, который в начале года выступал с приветственной речью. Он не умеет даже раскрашивать.
— Шабазз — очень способный мальчик. У него врожденная нацеленность на успех.
— Он вооруженный грабитель!
—
— Так почему бы вам его не простить и не изменить дату выпуска? — спросил Римо.
— Не могу. Я на днях уже перенес дату выпуска, и теперь никакие изменения недопустимы.
— А почему вы перенесли дату?
— Иначе некому было бы выступить с прощальной речью.
— Так, а этого парня за что сажают? — поинтересовался Римо.
— Это не парень, а девушка, мистер Сахиб. Нет-нет, ее не отправляют в тюрьму. Напротив, ей предстоит испытать великое счастье материнства.
— И вы перенесли дату выпуска, чтобы она но разродилась прямо на сцене?
— Как грубо! — сказал Шокли.
— А вам никогда не приходило в голову, мистер Шокли…
— Доктор Шокли. Доктор.
— Так вот, доктор Шокли, вам никогда не приходило в голову, что именно ваши действия довели вас до этого?
— До чего?
— До того, что вы сидите, забаррикадировавшись в своем кабинете за металлической решеткой, с пистолетом в руках. Вам никогда не приходило в голову, что если бы вы обращались с этими детьми, как с людьми, имеющими свои права и обязанности, то они бы и вели себя, как люди?
— И вы полагаете, что лучшее средство — это «оставить их на второй год», как вы изволили выразиться?
— Для начала — да. Может быть, если остальные увидят, что надо работать, они начнут работать. Потребуйте от них хоть чего-нибудь.
— Оставив их на второй год? Хорошо, попробуем себе это представить. Каждый год, в сентябре, мы набираем в первый класс сто детей. Теперь допустим, я должен оставить на второй год их всех, потому что они учатся неудовлетворительно и показали плохие результаты на каком-нибудь там экзамене…
— Например, по умению пользоваться туалетом, — прервал его Римо.
— Если бы я оставил на второй год все сто человек, тогда в следующем сентябре у меня было бы двести человек в первом классе, а на следующий год — триста. Это никогда бы не кончилось, и спустя несколько лет у меня была бы школа, в которой все дети учатся в первом классе.
Римо покачал головой.
— Вы исходите из того, что все они останутся на второй год. Вы на самом деле не верите, что этих детей можно научить читать и писать, не так ли?
— Они могут постичь красоту черной культуры, они могут узнать все богатство
— Вы не верите, что их можно чему бы то ни было научить, — повторил Римо и встал. — Шокли, вы расист, вы знаете это? Вы самый убежденный расист, какого мне когда-либо доводилось встречать. Вас устраивает все что угодно, любая чушь, которую несут эти дети, поскольку вы уверены, что на лучшее они не способны.
— Я? Расист? — Шокли рассмеялся и показал на стену. — Вот награда за претворение в жизнь идеалов братства, равенства, за пропаганду совершенства черной расы, врученная мне от благодарного сообщества Советом чернокожих священников. Так что не надо о расизме.
— Что говорит компьютер, где сейчас Тайрон?
Шокли посмотрел на экран, потом нажал еще какую-то клавишу.
— Комната сто двадцать семь. Класс новейших методов общения.
— Хорошо, — сказал Римо. — Пойду на звуки хрюканья.
— Мне кажется, вы не вполне понимаете цели современной системы образования, мистер Сахиб.
— Давайте лучше кончим разговор, приятель, — сказал Римо.
— Но вы…
И вдруг Римо прорвало. Эта мучительная беседа с Шокли, глупость человека, во власть которому отданы сотни молодых жизней, явное лицемерие человека, который считал, что раз дети живут в сточной канаве, то единственное, что надо сделать, — это освятить канаву благочестивыми речами, — все это переполнило Римо, как чересчур сытная пища, и он почувствовал, как желчь подступает к горлу. Во второй раз меньше чем за двадцать четыре часа он потерял контроль над собой.
Прежде чем Шокли успел среагировать, Римо выбросил вперед руку и прорвал дыру шириной в фут в стальной сетке. Шокли лихорадочно пытался нащупать свой «Магнум-357», но его на месте не оказалось. Он был в руках этого сумасшедшего белого, и Шокли с ужасом увидел, как Римо переломил пистолет пополам, посмотрел на ставшие бесполезными обломки и швырнул их на стол перед Шокли.
— Получай, — сказал он.
Лицо Шокли исказила гримаса страдания, словно кто-то впрыснул ему в ноздри нашатырный спирт.
— Зачем вы так?
— Вставьте этот эпизод в свою новую книгу об этнических корнях белого расизма в Америке, — посоветовал Римо. — Это название книги. Дарю.
Шокли взял в руки обе половинки пистолета и тупо уставился на них. Римо показалось, что он сейчас заплачет.
— Не надо было так делать, — произнес Шокли, мгновенно потеряв аристократический выговор, и перевел злобный взгляд на Римо.
Римо пожал плечами.
— Чего мне теперь делать? — возопил Шокли.