Черная маркиза
Шрифт:
Грир понял, что он никогда в жизни не видел зрелища красивее, чем эти два стервеца, почти обнявшиеся в проклятой бочке — оба примерно одного роста, стройные и длинноногие, только один — черноволосый, смуглый и щегольски одетый, а второй — русоволосый, светлокожий и полуголый. Зелёные и синие глаза вызывающе и шало сияли, точёные тела мерно раскачивались в такт музыке.
Он был не одинок в своём мнении.
— О Господи! — пронзительно закричала какая-то изрядно пьяная бабёнка по ту сторону бочки. — Да я бы с головы до ног облизала бы этих ребят,
Когда они оттуда вылезут, — стиснув зубы, поклялся про себя Грир, слушая совсем уж обезумевшие вопли зевак, — он отволочёт обоих паршивцев на «Разящий», разложит на палубе, привяжет к планширу и собственноручно всыплет каждому по хорошей порции линьков!
Струйки лившегося в чан вина совсем истончились и наконец, перестали течь. Музыка оборвалась, и толпа снова заорала, уже изрядно охрипшими и пьяными голосами.
Моран и Дидье удивлённо огляделись, всё ещё цепляясь друг за друга и безудержно смеясь, с трудом соображая, видимо, что всё уже закончилось. А потом Моран вдруг перестал смеяться, заглянув Дидье в глаза, и тот тоже притих, не отрывая от него взгляда. Рука его, сжимавшая плечо Морана, медленно поднялась вверх, коснулась его шеи в вырезе батистовой сорочки, смуглой щеки, запуталась в чёрных кудрях, притягивая всё ближе и ближе.
Их губы встретились и слились.
В абсолютном, потрясённом, ошеломлённом молчании, наступившем вокруг.
Грир наконец осознал, что сам стоит с разинутым ртом, закрыл его, едва не откусив себе язык, и проревел:
— Рехнулись, пьяные долбоёбы?!
— Ага, — оторвавшись от губ Морана, безмятежно подтвердил Дидье за них обоих, и онемевшие было зеваки опять захохотали, как помешанные.
Оба паршивца выпрыгнули из бочки. Дидье тут же повело в сторону, и, если б Моран не поддержал его под руку, он бы шлепнулся наземь. Широко шагая, капитан «Разящего» оказался рядом и подхватил его под другую руку, свирепо и беспомощно уставившись в смеющееся, перемазанное соком лицо.
— Вы не должны его наказывать, капитан, — раздался рядом взволнованный голос старейшины. — Он спас нам праздник. Спас наше вино. Он теперь желанный гость в каждом нашем доме.
Конечно! Особенно хозяйки и хозяйские дочки будут рады!
Снова скрипнув зубами, Грир выпустил Дидье, — который тут же привалился спиной к бочке, продолжая счастливо ухмыляться, — и дёрнул за руку Морана:
— На корабль! Слышишь?
Пусть кто угодно облизывает тут Дидье Бланшара!
Когда они уже подошли к шлюпке, — Моран не стал обуваться, так и тащил сапоги в руках, — Грир негромко спросил:
— Ну и что это было?
— Будто ты не знаешь! — отрезал Моран, поднимая свой синий упрямый взгляд. — Будто ты сам не хочешь его заполучить!
И Грир молча отвёл глаза.
Часть 4. Галеон
Позади остались ярко горящие костры, и осточертевшее пиликанье виол, и людской гам, взрывы смеха — благодарение Богу, всё, всё это хмельное, шальное, виноградное безумие осталось позади.
Как и Дидье Бланшар.
Море размеренно и безмятежно накатывалось на берег и отступало, волна за волной, оставляя на гальке кружевную пену и легонько покачивая пришвартованные к причалу шлюпки.
А в душе у Грира бушевал ураган.
Плюнув на все чудо-механизмы близнецов, он рывком вставил вёсла в уключины одной из шлюпок и принялся грести к «Разящему» так яростно, что даже механизму наверняка было бы трудно с ним тягаться. Грир ловил на себе бросаемые исподлобья угрюмые взгляды Морана, неподвижно застывшего на носу лодки, и так же мрачно усмехался углом крепко сжатого рта. Тяжёлое злое возбуждение, нахлынувшее на него там, возле проклятой бочки, требовало выхода, и немедленного.
Грир прекрасно знал, что Моран это понимает. Мальчишка был напряжён, как тетива арбалета, как струна треклятой виолы, но в синих его глазах Грир не видел и тени страха, лишь вызов, да такое же тёмное вожделение.
Если бы cтервец хоть раз опустил перед ним эти упрямые глаза, сдаваясь на его милость!
Если бы хоть раз дал понять, что нуждается в его милости, в его… ласке!
В ласке?!
Проклятье, да если бы Гриру вздумалось приласкать Морана, тот бы просто-напросто руку ему откусил!
Если б сперва со смеху не лопнул, увидев такую его непонятную, непростительную бабью слабость.
Грир был твёрдо уверен, что Моран всегда ждал от него того же, что и в первую их ночь — что Грир будет брать его, ломая. Принуждать. Распинать на койке, с наслаждением слушая, как стоны боли переходят в стоны похоти.
Да, мальчишка всегда ждал от него только этого, поэтому и нарывался до последнего.
И Грир ни разу не заставил его ждать слишком уж долго.
Кровь Христова, да если бы эти синие глаза хоть раз взглянули на него, Эдварда Грира, так, как они смотрели сегодня на Дидье Бланшара!
Ох, Дидье…
Грир стиснул зубы и снова поймал на себе вызывающий взгляд Морана. Стервец будто мысли его читал!
Свирепо выругавшись себе под нос, Грир причалил к борту «Разящего» и на сей раз не отказался от помощи рычагов, поднимающих шлюпку наверх.
Палуба была пуста. Даже часовые удрали на берег — воистину детская беспечность экипажа «Маркизы» была заразной, как чума!
Не удержавшись, Грир с силой саданул кулаком по планширу и мрачно повернулся, наблюдая, как Моран легко перемахивает через борт — тонкой и гибкой тенью.
Будто танцуя.
Надо поскорее отправиться к чёртовой матери — в свою каюту, остаться там наедине с бутылкой рома и…
— Иди уже напейся и остынь, — бросил Моран, всё с тем же вызовом прожигая его глазами — насквозь, до костей и требухи. — И подрочи на Ди… раз тебе всё равно не видать его, как своих ушей.
«Ну почему ты просто не убрался молча прочь, щенок? — тоскливо подумал Грир, одним ударом сбив его с ног. А потом поднял с палубы за шиворот и толкнул впереди себя — в каюту. — Ну почему, чёрт тебя раздери?!»