Черная месса
Шрифт:
Она давно знает, что Юдифь тоже здесь.
У Габриели нет причины скрываться; ей совсем не стыдно, что она нашла себе кавалера. Ее пошлые светлые волосы пугают далеко не всех. Она в Берлине тоже не одинока, хотя Эрвин не встретил ее на вокзале и ранил своим предательством.
Юдифь стоит, выпрямившись, в соседней ложе.
Габриель отмечает прелестные смуглые очертания ее головы. Невестка, похоже, не видит ее. Юдифь и не может ее заметить, ибо, одержимая тщеславием, смотрит вниз, на манеж, который, точно белый сгусток мертвой тишины, убережен от гудящей,
Седьмой номер (Габриель узнает об этом на экране) — ее брат Эрвин.
Как стая чаек над водой, круг за кругом летит вереница мчащихся друг за другом велосипедов.
Слышится голос:
— Шесть дней, шесть ночей напролет каждая пара проводит в седле. Высшее достижение современного человечества! Можно только пожалеть рыцарей старинных турниров!
Кто-то ставит под сомнение разумность этой гонки.
Голос раздается со всех сторон, авторитетно проповедуя:
— Позвольте-ка! А предложение и спрос — ничто?! А первичное существование — ничто?!
Тысячеголосый крик:
— Вперед вырывается седьмой!
Затем:
— Впереди — седьмой!
Габриель видит, как Юдифь поднимает обнаженные руки, она слышит крик соперницы:
— Эрвин обгонит всех!
Она же холодно воспринимает напряженные усилия мужчины с цифрой семь, нарисованной сзади на куртке. Как она молилась Богу, чтобы ее брат был победителем в жизни! Но теперь она уже простилась с ним, теперь он ей чужой, просто номер семь. Эта победа для нее ничего не значит. Это победа Юдифи.
Эрвин, тяжело дыша и лежа горизонтально на колесе, отрывается от лидеров. Он добивается преимущества. Облаком пыли восторженные голоса взмывают ввысь.
Габриель спокойна.
О, Эрвин, что ты делаешь, пропащий! Никогда больше Габриель не защитит тебя! Ты на самом деле думаешь, что Юдифь тебя любит? Она отравляет тебя, она бичует тебя, она высасывает из тебя жизнь.
Трескучий триумф, громовая музыка. Револьверные выстрелы в стены. Имярек вертится волчком от восторга. Номер семь опередил трассу на целый круг. Он приблизился уже к плетущимся в конце цепи велосипедистам.
Тут Габриель потрясает божественное откровение.
— Теперь ты последний, Эрвин! Ведь первые становятся последними, так как все идет по кругу!
Старческая рука мягко гладит Габриель по голове.
— Первые станут последними!
Боже мой, ведь это — преподобный Франц Ксавер Юбербергер, преподаватель катехизиса, который вел в школе ее класс.
На уроках Закона Божьего старый господин обыкновенно сам нашептывал девушкам ответы на свои собственные вопросы. Даже когда более высокое должностное лицо приходило с инспекцией в класс, он не отказывался от применения этого метода. Теперь он снова нашептывал ученице:
— Все, моя маленькая Габриель Пахер, построено на песке.
Эти тихие слова были, казалось, ответом на сложный вопрос катехизиса, и стадион начинает шататься.
На лбу
— Ты еще помнишь, как мы с вами занимались ботаникой, собирали растения? Ну, наши горы еще наведаются сюда. Представь: сегодня на Хоэнцолленштрассе я нашел горечавку и цикламен.
Купол старой церкви парит над манежем. Франц Ксавер Юбербергер все шепчет:
— Шестидневная гонка — это гонка столетия. Дай им только побороться и пошуметь! Могучие цветы побеждают напоследок.
Габриель не оглядывается на умиротворяющего проповедника. Благословение для нее, что здесь ведется таинственная многовековая битва. Она не может ясно высказаться, но понимает, что все это имеет к ней отношение. Да, война искренних, тихих и неторопливых против бессмысленности и беспорядка. Последние станут первыми. Эрвин же перебежал к врагу.
Имярек напоминает:
— Все закончилось.
Голос преподобного Юбербергера звучит все нежнее:
— О чем я тут рассказываю тебе, Габриель Пахер, дорогая моя подруга? Ты же видишь намного больше меня.
И действительно, Габриель видит так много, что не может даже отделить одно от другого. Она видит украшенных лавровыми венками велосипедистов, молниеносно мчащихся вокруг высокого алтаря. Она видит, как мимо пробегает кельнер с церковным знаменем в руке. Толпа в беспорядке теснится к выходу. Однако среди толпы она замечает своих подруг в белых конфирмационных платьях: здесь Мицци Тримбахер, там Урсулу Хеплер и Франци Хуфшмидт. Они выглядят так же, как раньше. Но в пропасти манежа поднимается окруженное скалами темное зеркало озера Ланса.
Голос под маленькими черными усиками звучит нетерпеливо.
Габриель, тоже шепотом, спрашивает старого учителя:
— Этого достаточно? Можно мне теперь сесть? Можно обратно за парту?
Преподаватель катехизиса благосклонно и снисходительно улыбается за ее спиной:
— На этот раз десяти заповедей, английского приветствия [46] и «Отче наш» недостаточно. Инспекция еще не подготовила экзаменационные вопросы. Но ничего не бойся, Габриель Пахер! Я тебе подскажу.
46
Английское приветствие: «Благословенна будь, дева Мария!»
Затем духовное лицо с комической фацией берет Габриель под руку и со старомодным поклоном подводит к ее ухажеру.
— Отчего все мужчины вешают на стул свои подтяжки? Оттого ли, что происходят от обезьян?
Так рассуждает Габриель, ясно различая в этом дешевом гостиничном номере темные разводы на узорах замызганных обоев, ветхие занавески, грязную лампу над бюро. Она ощущает спиной влажно-холодную простыню, которая определенно была не постирана, а только поглажена. Но сегодня она, такая чистюля, не вздрагивает от неприятного прикосновения, она знает: у каждой души — свои сотни тысяч тел... Можно ли все эти сотни тысяч уберечь от грязи?