Черная месса
Шрифт:
Бабочка Мертвая Голова! Это название волнует Габриель богатством ассоциаций.
Гимназист строго и высокомерно спрашивает необразованную сестру:
— Как называется бабочка Мертвая Голова на латыни?
— Аса-юдита [43] — выпаливает поспешно Габриель, уверенная в правильности своего перевода.
Тихое визгливое тявканье.
Это Амур, щенок, живущий в саду. Эрвин ложится на траву и играет с песиком.
Но Амур — не только маленькая собачка; Амур вместе с тем — Эрвина, дочка Габриель.
43
От
Внимательны ли к ней няньки? Тепло ли ребенку? В прошлый четверг я купила ей четыре шерстяных подгузника. Когда кормишь ее, нужно постоянно прилагать усилия. Малышка умерла бы с голоду, если ее неустанно не принуждать: «Одну ложечку — за маму! Одну ложечку за дядю Эрвина! Одну ложечку — за па...»
Амур тявкает, Эрвина плачет. Тявкает Эрвина, плачет Амур. Эрвин же смеется.
Габриель чувствует его злую радость, его судорожное удовольствие. «Молот или наковальня». «Лучше уж молот». Эрвин дразнит собаку.
Амур переполнен злостью до предела. Он ожесточенно рычит, следит за движениями врага и вгрызается ему в руку.
Габриель кричит:
— Не мучай его, ты, истязатель!
Эрвин смеется все злее. Габриель узнает то низменное опьянение, которым одержим брат. Как ей больно! Она напоминает:
— Вчера, когда мальчишки Кирниха привязали тебя к столбу пыток, ты хотел получить окончательное решение об освобождении.
Он не хочет смириться:
— Вчера было вчера, а сегодня — сегодня!
— Не мучай его, Эрвин!
Эрвин поднимает взгляд на сестру.
— Лучше мучить т е б я?
— Да, лучше меня, чем ребенка.
Эрвин вскакивает на ноги.
— Хорошо, я притворюсь мертвым! Я буду покойником! Быть мертвецом — самая страшная из всех игр, что выдумывал Эрвин, дабы пугать сестру.
Она всхлипывает:
— Нет, ради бога, не умирай!.. Нет... Только не покойником!
Эрвин хватает Амура и бежит с ним к воде. Но до преступления не доходит, так как, спасая Амура, Господь ниспосылает жуткую грозу.
Ужасная гроза! Сад танцует. Деревья гнутся, вцепившись в землю корнями. Небо сталкивает с гор острые скалы грома. И дети кружатся, как листья.
Теперь они сидят в складном домике сада, в беседке. Там совершенно темно. Лишь когда сверкает молния, Габриель видит картинки на стене, которые сама вырезала и укрепила кнопками. Она узнает свои любимые иллюстрации из «Веночка», из «Доброго товарища», из «По земле и по морю» [44] . Она видит также кукольный театр, пыльный и заброшенный стоит он на столе. Фигурки на длинных проволоках прислонились друг к другу или лежат вперемешку. Иногда они резко вздрагивают, как рыбы, уже оглушенные и мертвые, в которых мечется толчками остаток жизни. Эрвин сидит, прижавшись к Габриели, на скамейке. Она тихо шепчет, чтобы Господь ее не услышал:
44
Штутгартские издания: «Веночек» —
— Не зажечь ли керосиновую лампу, Эрвин?
— У меня... кажется... с собой нет спичек, Бела. А ты, ты боишься грозы?
Она вся дрожит от страха. Но Эрвин — мужчина.
— Я совсем не боюсь грозы. Страх перед крохой электричества? Собственно, Господь Бог — тоже не что иное, как электричество. Посмотри-ка.
И Эрвин бесстрашно распахивает дверь и шагает в гущу бури. Яростный зигзаг молнии и трескучий раскат грома. Смеясь, Эрвин возвращается в темноту.
— Это — пустяки для человека, который четырнадцать дней беспрерывно находился под ураганным огнем.
Габриель берет брата за руку. Она боится, что наказание поразит его за богохульство. Вместе с тем она восхищается. Да, таков Эрвин, для которого ради опасности и стоит жить. Он же гладит ее, его жадные пальцы лакомятся ее ладонью.
— Почему ты боишься, Бела, когда я рядом? Пощупай-ка мои мускулы! Я сильнее даже Хальдхубера из четвертого класса.
Он пододвигается все ближе.
— Ничто не может разлучить нас, Бела! Мы будем последними людьми на земле.
Габриель жалобно стонет. Но она счастлива. Голос Эрвина становится тише и глуше:
— Я никогда не женюсь, и ты никогда не выйдешь замуж, Бела!
Весь мир — сплошной ливень. Всемирный потоп. И беседка уплывет по воде, как ковчег. Несколько ласточек, которые перед дождем залетели в домик, щебечут и порхают над головами брата и сестры. Эрвин целует Габриель.
Теперь она знает, что это сон, и не отклоняется; губы их соприкасаются.
Однако сквозь бесчисленные голоса дождя, что рысью сотен карликовых лошадок дребезжит по древесной мостовой, сквозь эти нескончаемые голоса звучит другой, далекий и неземной женский голос:
— Эрвин! Габриель!
Бабушка, стоя на террасе невидимого дома, зовет детей.
Габриель отстраняется, чтобы повиноваться зову.
Эрвин же хватает ее, причиняя боль, и тянет обратно во мрак:
— Останься, Бела, я хочу тебе что-то показать!
Габриель в волнении ищет дверь:
— Оставь меня, Эрвин, оставь!
Но, как поспешно ни ощупывает она дрожащими руками стены, дверной ручки не находит. Дверь утонула, исчезла.
— Габриель, Эрвин!
В далеком, зовущем голосе звучит полное страха предостережение и угроза.
Габриель выплывает из сна.
Комната отеля. Ах да! «Австрийский Двор»! Кто здесь?
Эрвин смотрит на сестру загнанным и недоверчивым взглядом.
— Я мешаю тебе, Габриель? Я пришел, только чтобы ненадолго взглянуть на тебя.
Он не снимает пальто. Она неподвижна. В дешевом номере гостиницы быстро темнеет, а Эрвин все мрачнеет.
— Ты можешь получить столько билетов в театры и на концерты, сколько захочешь.
Габриель неподвижна.
— Советую тебе походить по театрам, послушать музыку, современную музыку.