Чёрная нить
Шрифт:
Сознание Глена кольнуло постижение, что здесь, в лесу, он обретёт покой. Никто не будет косо глядеть на Глена и наказывать розгами. Никто не запрёт его в пещере, ежели он, например, повысит голос или возьмёт не тот столовый прибор.
– Я постараюсь, – Глендауэр пожал замершую рядом ладонь. Поразмыслив, добавил: – Малахит…
– Малахит? – В глазах Олеандра по-прежнему стоял наглый вызов.
– Столь заурядное прозвище не приходится вам по нраву?
–
В тот миг их души словно коснулись друг друга. Исчез владыка Антуриум. Исчезли лес и прыгавшие по ветвям птицы. Осталось лишь биение двух сердец. Лишь ощущение непостижимого единства взглядов и стремлений.
Тогда-то сын Антуриума и стал для Глена названным братом, а заодно – лучом надежды на светлое будущее.
– Брат… – Глен разлепил веки.
Ожидал, что до слуха долетят голоса Олеандра и Антуриума, затеявших поутру спор. Ожидал, что к ним примешаются звон кружек и повеление Камелии 3 не захламлять книгами обеденный стол. Но сонливость развеяли кроткие переговоры служанок за распахнутыми оконными створками. Из-за приоткрытой двери лилась заунывная мелодия скрипки, расшевелившая подавленные тревоги.
Лин взялась за инструмент Глена? Поразительно! Прежде сестра отбрыкивалась от скрипки, будто та могла вдруг выпустить когти.
3
Камелия – мать Олеандра, ныне покойная супруга владыки Антуриума.
Дрожащие перед глазами синие пятна склеились в конус балдахина. Глен спустил ноги с ложа и сел. Босая ступня опустилась на что-то гладкое и подвижное. Тело! Усталость как рукой сняло. Глен вскочил. Благо cхватился за сердце – не за саблю, к которой потянулся, спутав валявшуюся на ковре куклу с врагом.
Вот бы дядя обрадовался, ежели бы Глен отсек Леит лохматую голову.
Боги! Глен выпустил воздух из лёгких, косясь на подругу Камуса, таращившую в потолок глаза-пуговицы. Как она сюда попала? Хотя ответ очевиден.
Для дяди не существовало непроходимых путей и запертых дверей. Ему следовало родиться змеёй – до того ловко и бесшумно он просачивался в любые щели под носом у стражи.
О дяде гуляли путаные мнения. Одни поговаривали, что он родился с чудинкой. Другие возражали, мол, поначалу он рос и ничем не выделялся, потом уж повредился умом и прослыл чудаком, когда старший брат – Лета – невесть за какие грехи избил его хлыстом до полусмерти. Правда ли это? Глен не ведал, зная одно: при упоминании имени Лета обычно живой и озорной Камус менялся в лице и терял весь свой порой устрашающий шарм.
Глен пинком откатил треклятую куклу к окну и принялся одеваться, стягивая с тумбы заранее приготовленные рубаху и портки. Едва облачился и спустился в трапезную, как Сурия распахнула перед Дилом входную дверь.
– Благой ночи, наследник. – Дил даже не удосужился переступить порог. Сразу озвучил весть: – Владыка Дуги избрал воина для поединка с господином Сэра.
– Кому оказана честь?
– Господину Лета.
– Кому?!
***
Когда Дил и Глен покинули поместье, лик солнца уже наполовину потонул в океане и расстелил по воде медно-золотую дорогу. Подгоняемые жаждой узреть живую легенду, они подстегнули ифралов и рванули к узилищу до того лихо, что взвихрившиеся осколки льда замолотили по сапогам.
Дил скакал впереди. Глен держался за ним и никак не мог взять в толк, какой водный бес попутал отца. Вывести на бой давнего узника? Виртуозного бойца, истинно. Но вместе с тем – изменника, предавшего родной клан и отринувшего наследие предков ради Азалии, дочери владыки Эониума.
Не Глену порочить честь господина Лета. Он и сам по юности ступил на путь падших и едва не повторил судьбу первого дяди. Но отец!.. Ужель он настолько доверяет окаянному брату-предателю? Ужель законы Танглей дозволяют узникам сражаться друг с другом?
Вестимо, прямого запрета не существовало. В противном случае отец не поступил бы столь опрометчиво. Да и выбор его не лишён здравого смысла, ибо взор отца пал на недостойного, но выдающегося – на искусного воина-карателя, прослывшего непробиваемым. В прошлом господину Лета даровали боевое прозвище – Алмаз.
– Пропустите наследника! – Возглас Дила резанул по ушам, и Глен вынырнул из раздумий.
Они на полном скаку приближались к стене. От неё отделился внушительный кусок льда и обратился хлынувшей под копыта ифралов водицей. Она разлетелась брызгами, стоило скакунам проскакать по ней и влететь под своды открывшейся арки. За ней, насколько хватало глаз, стелился лоснящийся багряными отблесками океан. И лишь узкий перешеек пересекал его, утекая к заснеженному острову.
Жаждавшие тишины не отыскали бы её сегодня у острова. Тут она отступала под натиском неуёмных перешептываний, и вечер оживал хлопаньем крыльев и криками птиц. Волны врезались в плавучие ледники и омывали десятки беловолосых голов, торчавших над поверхностью океана – целая толпа океанидов вынырнула, чтобы поглядеть на Лета. Все как один навострили уши-плавники и устремили к острову рассеченные вертикальными зрачками глаза.
Там до неба вырастало узилище. Покрытый изморозью гигантский утёс, отливавший кармином закатного солнца. По стенам, врезаясь в камень, тянулись зигзаги-лестницы. Облака кольцом окружали плоскую вершину, словно надеясь задушить её в петле. Призрачные, ежели глядеть снизу, хранители несли наверху караул. Метели расписывали воздух вокруг них мудрёными завитками.
Глендауэр никогда не наведывался в узилище. В детстве никто не предлагал ему оценить мрачную красоту утёса. Юность Глен провёл в лесу Барклей. А когда возвратился в родные края, в душе бушевал столь лютый шторм, что Глен даже смотреть не отваживался в сторону пристанища заключенных. В то время он по горло увязал в своих тревогах. Не желал приближаться к мрачной твердыне и размышлять ещё и о нелёгкой доле узников.
Перед теми, кто выходил из узилища, расстилались лишь две дороги, и у обеих скалилась Смерть, ибо вели они либо на эшафот, либо на суд поединком. Думается, небеса впервые стали свидетелями непостижимого – узника выводили для боя с иным узником.