Черная Пасть
Шрифт:
– Сломать надо ее нрав! Втянется и она в упряжь, - Виктору Степановичу нравилось живое, ревностное любопытство у парня к новому агрегату. И хотя Гоша ворчал, видно было по всему, что к лопате он больше не вернется.
– А не такой ли у нее нрав, как у той собаки, про которую говорят: я-то знаю - она не укусит, но знает ли об этом собака?..
Одобрительным смешком поддержали Гошу друзья.
А пышущая жаром печь словно чувствовала, что она в центре внимания, что ее обсуждали и разбирали по косточкам. Гудела, набирала пары, упиралась изо всех сил. Дрожал железный помост, на котором сгрудились люди, завывали форсунки, бушевали смерчи. Из бункера мокрый мирабилит падал на решетки аппарата "кипящего слоя". Таких решеток с копеечными глазками было восемь, а в них - более десяти тысяч дырок. Под большим напором
– На тройке бы промчаться по лыжне нашего Шестого озера!
– поддержал Виктора Степановича участливый Мамраз.
– Ленты в гривы и - айда!
– О тройке все мечтаем. Три печных машины у нас уже установили, ка баланс их поспешили поставить... А этой тройке предписана годичная нагрузка в сто сорок тысяч новым рублем. А что имеем?..
– не прочь был порассуждать и Сергей Брагин, и в словах его чувствовался кипяток - На трех этих коней все расчеты: и корм, и диета, а в упряжке пока тянется одна лошадка, не шибко дюжая, пристяжная!.. На такую кобылку много не взвалишь, Мамраз!
– Хворая кобылка долго стояла, а вот сейчас сдвинулась. Грунит легонько, разошлась!
– с осторожностью опытного коногона ответил Мамраз.
– Хотя бы семенила и хвостом помахивала. Авось, объездим!..
На высокой площадке с лесенкой, у порога железной будки, возвышаясь надо всеми и купаясь в перелетном ветре, стояла девушка с косами. Она с любопытством поглядывала на гостей, но была настороже, держалась рукой за при-толку двери и все время порывалась убежать. В аппаратной, у приборов ее подстраховывала подруга, и нельзя было надолго отлучаться. Раздался сигнал. Девушка подала знак рукой Мамразу и скрылась за броневой створкой с надписью: "Посторонним вход воспрещен".
Из железной рубки управляли всеми узлами печи. На высокой панели, заняв почти всю стену от пола до потолка, находились различные приборы: прыгали стрелки, царапали бумагу самописцы, мигали разноцветные лампочки... Печь работала на высшем режиме. Приборы показывали, что потекли струи готового сульфата. В вихревом циклоне с червячными смесителями шла сортировка частиц, из которых одни под собственной тяжестью оседали, а легкие уносились через борова в вытяжную трубу. Наиболее весомые фракции попадали в сборный бункер и возвращались на вторичную загрузку, а все бросовое мешалось с песком и отходами и называлось - трухляк.. Сложный цикл отбора паров, вихрения в циклонах и выноса отходов в атмосферу - именно этот процесс и являлся наиболее проблематичным, до конца невыверенным и технически несовершенным. Вокруг этого и возникал сыр-бор. Просчеты конструкторской группы и проектировщиков становились все более очевидными. Печь "кипящего слоя" почти копировала все главное, принцип и стати печей из содового производства. Эта копировка, нехитрый сколок с готовенького, чувствовались во всем. Печь не рассчитывалась на повышенную влажность мирабилита в Кара-Богазе. Циклоны спроектированы и сделаны очень нерасчетливо, а вытяжная система, построенная сразу на три печи, не обеспечивала тягу даже одной установки... Скорость выноса сульфата была катастрофической, уносы доходили до пятидесяти процентов, из которых почти половина выбрасывается в трубу. Сказывались ошибки в расчетах "тепла"; при выносе сульфата в отход держалась температура более, чем сотня градусов. Непомерно возрастал расход горючего. Вместо мазута, в целях повышения активности печи, тайком жгли дорогую солярку. Но и этот допинг мало помогал.
В наиболее ответственных узлах и пунктах новая установка давала то и дело опасные осечки, срывы, убытки. Чтобы не затевать опять спора о циклонах и грешном выносе добра на ветер, Виктор Степанович, беседуя с Мамразом, больше спрашивал, а потом сменил разговор ч направился в цех готовой продукции, который напоминал обширный лабаз, выбеленный по стенам и потолку тонкой соляной пылью. Сюда шел готовый сульфат, гораздо темнее, чем на озере; сероватая крупка стекала сверху в нагретые вороха. Горячие крупинки капали на цементный пол и катились к воротам с железными вереями. В углу цеха стояло приспособление для механической затарки. Здесь все было просто и надежно. Гранулированный сульфат готовился для погрузки не в мешки, а в контейнеры, установленные на железнодорожных платформах. Узкоколейка подходила вплотную к воротам. Новый метод погрузки был освоен не только здесь, но и на озерах, и это вместе со сборочными машинами давало комбинату большую выгоду. Во всех этих новшествах виделся завтрашний день приисков, и люди все более чувствовали силу своей вооруженности, но перепутанность старого с новым обволакивала липкой и горячей паутиной, и рутинность этого особенно была видна вокруг печи. Если на озерах, на ветру, под открытым небом фанеркой собирался сульфат кристальной чистоты и прямо с открытого тока в двойных новеньких мешках отправлялся во все концы нашей страны и за границу, то в печном пакгаузе возвышались разномастные курганчики: в одних сульфат был белый, в соседнем - серомастный, а в крайнем - дегтярно-темный. И размер крупиц гранулированного сульфата был не однороден.
– По сравнению с озерным дивом - печной порошок, словно трухляк!
– Брагин показывал товар лицом.
– Советую взять эти образчики. Пригодятся. Вот порошок с озера, а это печные дробинки.
– Все образуется... И это дело дозреет. Пока еще молодо!
– твердил Виктор Степанович.
– Как доходит зеленый... помидор? Без солнышка, без живой пуповинки, единственно от напора времени... Это не зрелость, а старость. Я верю в горячую жизненную силу!
– Ну, Сергей Денисович, теперь и я вижу: у каждого скомороха своя погудка!
– Своя все же!..
У Виктора Степановича при всей кажущейся легкости разговора вид был утомленный, натруженный, и гость все более раздражительно воспринимал ворчливость Сергея Брамина, который, казалось, был перенасыщен отрицательными зарядами, и все в нем потрескивало и искрилось, как у кота, которого гладят против шерсти. Считая себя вправе говорить откровенно и даже непочтительно при необходимости, Виктор Степанович резко ответил:
– Делать дело и не верить!..
– Я не болел бы так душой, если бы не верил, - с жестким спокойствием ответил Брагин.
– Я - верующий, истовый.
– Опасна даже не крамола, а рисовка. Не все мне понятно, Сергей Денисович, в твоих возражениях.
– Вполне возможно, Виктор Степанович, это зависит, прежде всего, от личного отношения к предмету. Я тут,
кажется, плохой вам помощник. Не смею вас больше утруждать.
– Обида?
– Вижу, что становлюсь в тягость.
– Кто кому?
– Виктор Степанович насупленно покручивал часы.
– Доказательств просите, и сами же боитесь их. Смотрите, сколько у этого создания родимых пятен!
Ставший суетливым, взвинченным Виктор Пральников принялся отряхивать с брюк въевшуюся мучель и перешнуровывать Легкие, растоптанные сандалеты с вафельными верхами и прорезями с боков. Покончив с этим занятием, он снова взглянул на часы, и тогда Сергей понял, что до этого крутил он их машинально, не следя за ходом стрелок, а сейчас будто спохватился.
– Из пустых слов не сваришь плов, Сергей Денисович. Вещественность, фактура нужна, чтоб пожевать!
Сергея Брагина как будто укололи в самое чувствительное местечко, и он зачерпнул пригоршней крупяной сульфат из вороха.
– К вашим услугам шахский рис! Это уже не слова, а зернистый намолот.
– Ну и овод!.. Ведь ты не признаешь, игнорируешь это рациональное зерно!- своей раздражительности Пральников не скрывал и начал подзывать взглядом Мам-раза, чтоб не быть с Сергеем наедине.
– Понасыпал мне этой крупчатки во все карманы, а она кик бодяга разъедает тело и душу. Травишь меня, Брагин! Отступником и прозелитом меня стараешься сделать. Не знаю, как теперь Метанову на глаза показаться.
– Знаете.