Черная сакура
Шрифт:
То утро было как любое другое. Завтрак из тоста и овсянки, Руби, как обычно, облизала крышечку от йогурта своим ловким, как ящерка, языком. Черничный. Как сейчас помню.
Солнце стояло высоко и сияло, в воздухе было разлито столько надежд — каким вероломством выглядит это теперь.
Асами хлопотала по дому — сделать предстояло очень много, хотя ей явно нравилось этим заниматься. По утрам я всегда называл ее «хлопотливой дамочкой» или «хлопотливой пчелкой», а она кружила повсюду, мыла тарелки, протирала стол, пылесосила полы, загружала белье в стиральную машину, а потом ведром таскала воду из ванны, чтобы в эту самую машину залить, в целях экономии — то
Я провожал Руби в школу: в плохую погоду отвозил на машине, а в хорошую мы шли пешком минут двадцать — ее начальная школа находилась рядом с моей средней, — удобство в этой стране ценится превыше всего. Ходить пешком мне нравится гораздо больше, чем ездить на машине. Во время этих наших походов я выслушивал все про жизнь Руби. Она рассказывала мне, чем собирается заниматься сегодня, рассказывала о своих друзьях и о том, кто какую штуку отмочил. Иногда она бывала очень словоохотлива, иногда помалкивала, и тогда мне приходилось извергать из себя бессмысленную болтовню.
Весна была нашим любимым временем для таких походов и бесед; оба мы, чуть ссутулившись, брели вперед, и она часто, да, часто говорила о цветах, ведь цветы виднелись повсюду да, повсюду, пробивались сквозь вездесущую грязь, — я этого никогда не постигну полностью, — им, их горделивому цветению, нужно отдать должное; распустившийся тюльпан, пожалуй, мог бы обратить человека к вере.
Руби рассказывала мне о том, чем в тот день ей предстояло заниматься в школе, о своих новых друзьях и о тех, кто были ее друзьями раньше, а теперь перестали; в младших классах эти милые передряги происходят постоянно, так что и не уследишь, но я с удовольствием выслушивал ее рассуждения обо всем, и много бы отдал теперь, чтобы хоть на минуту услышать ее голос — помню ли я еще, как он звучит?
Как это чудовищно грустно — забывать голос своего единственного ребенка; пожалуй, придется разыскать старые видеозаписи с пикников и спортивных праздников, только чтобы услышать переливы ее голоска, но смогу ли я на это смотреть?
Мы шли, радуясь друг другу, радуясь солнцу и теплу на наших утренних лицах. Я шагал по узким тропкам, словно был выше всего, словно ни на минуту не сомневался в будущем, словно никогда не задумывался о судьбе нашего обреченного селения. Когда рядом с тобой твое собственное прекрасное дитя, недолго возомнить себя бессмертным, неуязвимым, но Вселенная всегда находит способ все расставить по своим местам, нарушить то, что казалось тебе таким естественным — вот и тогда, тогда, в обычный день, в обычный час обычной жизни раздался рокот.
Тяжелый рокот прошел по всей земле, словно планета вышла из строя и готовилась распрощаться со своим местом в Солнечной системе, окончательно слететь с оси; забурчало, разломилось, плиты потерлись друг о друга, точно исполинские ладони в злорадном предвкушении, по всему селению взвыли сирены, и в соседних селениях тоже, повсюду поднялась тревога; это было землетрясение, ничего неожиданного, такое в здешних краях часто случается, но на сей раз оно оказалось сильнее обычного — земля не просто несколько секунд повздрагивала и поворочалась, она вся тряслась, ходила ходуном, выгибалась буграми и даже подскакивала, слегка подбрасывая нас в воздух; мы знали, мы почему-то знали, что это праматерь всех землетрясений, что наступает конец времен, конец всего сущего. А волны понеслись прямо на нас. Мы с Руби бросились бежать, мы оба видели и слышали, что вода вздымается чудовищной стеной, и в нас немедленно сработал инстинкт самосохранения, наши тела наполнились
Куда-нибудь повыше. Вот и все, что я знал. Нам надо подняться куда-нибудь повыше. Все мы твердо это усвоили. Помню, я хотел позвонить Асами, но понадеялся, а может, и знал, что она сама догадается подняться куда-нибудь повыше, на холмы за нашим домом, всего в полукилометре или около того, но спастись получится, только если будешь бежать, причем как можно быстрее, если успеешь взобраться достаточно высоко, если у тебя хватит дыхания.
У волн были иные намерения, они мощно надвигались, а мы бежали со всех ног обратно по дороге, по которой пришли, схватившись за руки, не сводя глаз с холмов. Вокруг раздавались крики, дикие крики неподдельного ужаса, вопли взмывали над грохотом и ревом волн — они постоянно звучали у нас в ушах, волны и вопли.
Ты думаешь, будто у тебя есть время, но его нет. В любой подобной ситуации ты думаешь, будто у тебя есть время подумать. Среагировать, собраться с силами, принять решение. Но нет. Ты вынужден повиноваться природному инстинкту, как всякое животное, нет времени ни на страх, ни даже на минутные раздумья, надо просто удирать — твое тело знает это, даже если рассудок не успевает сообразить, тело паникует и запускает свой отчаянный мотор.
Волна, высокая, точно стена, все ближе, все страшнее, и мое сердце заходится от страха, сомнения захлестывают меня быстрее, чем вода.
Дальше. Мы бежим дальше. Но я уже чувствую, как Руби запинается. Ее ноги не такие сильные и быстрые, как мои, и я чувствую, что она отстает. Ее рука выскальзывает из моей, я кричу, чтобы она не останавливалась, не сдавалась, мы скоро достигнем цели, холмы уже близко, нам надо только добраться и вскарабкаться повыше, а потом залечь и отдышаться; она изо всех сил старается не отстать, а я, как мне помнится, злюсь и в то же время умоляю: пожалуйста, Руби, поскорее, пожалуйста, моя милая, ведь мы должны; и толпы людей покидают свои жилища с такими же мыслями, как у меня, бешено рвутся вперед и вверх, но тут, но тут волны накрывают нас всех.
Внезапный толчок в спину, я падаю и захлебываюсь, почва уходит из-под ног, мой рот наполнен соленой водой, в мозгу фиолетовые брызги, мои глаза не видят ничего, кроме мрака… но Руби еще со мной. Я чувствую ее присутствие, наши глаза на миг встречаются, наши головы выныривают из воды, нас сталкивает вместе, потом разводит порознь, потом опять сталкивает, опять разводит, и я думаю только о ней: удерживай ее голову над водой, не своди с нее глаз, удерживай ее голову над поверхностью, — но тут в нас что-то врезается, что-то большое, может быть, дерево или тяжелый кусок шифера, или даже чьи-то недвижные тела — не знаю, в воде много чего плавает, и все вокруг грязное и мутное, не разглядеть почти ничего. И вдруг на меня накатывает паника: я потерял Руби из виду.
Я высоко поднимаю голову, глубоко вдыхая драгоценный воздух, но она исчезла. Куда? В каком направлении? Куда унесли ее волны? Я вижу другие тела — некоторые уже покорились, тусклыми открытыми глазами уставились на меня, их последние мгновения были сплошным ужасом — помню, как плыву, толкаю вперед свое тело, а в мыслях у меня только мои дочь и жена, ничто больше не имеет значения, ни солнце, по-прежнему сияющее в вышине, ни земля, всех нас породившая — найти бы их, найти бы их, найти бы. Но как?