Чернее черного
Шрифт:
— Март не педофил, — возразила Эл. — Он до смерти боится тебя и твоих детей. Как и любой другой бы на его месте.
— Скажите ему, что если я еще раз его увижу, я вызову полицию. А если вы и дальше будете пособничать и подстрекать, мы накатаем на вас жалобу. Я сказала Эвану, я и так-то не в восторге от них, и никогда не была, две одинокие женщины живут вместе, о чем тебе это говорит? На бедных студенток вы не особо похожи.
Колетт подняла пыхтящий чайник.
— Отойди, Мишель, а то я вылью это тебе на голову. И ты съежишься, как слизняк.
— Я скажу, что ты мне угрожала, — пообещала Мишель. — Я позвоню
— Да ну? — переспросила Колетт. — Флаг тебе в руки!
Но когда Мишель скрылась из виду, она грохнула чайник на стол и выругалась. Затем отперла заднюю дверь и сказала:
— Ну все, с меня хватит. Если он снова там, я сама вызову полицию.
Элисон стояла у кухонной раковины и вытирала кипяток, пролитый Колетт. В саду бурлила жизнь, примерно на уровне лодыжек. Она не видела Морриса, но в кустах что-то шевелилось. Другие призраки на брюхе ползали по лужайке, словно выполняя какие-то военные упражнения. Они шипели друг на друга, а Айткенсайд жестикулировал, как будто призывал соратников броситься в атаку. Когда Колетт ступила на траву, они улеглись на спины, брыкаясь; потом перевернулись обратно и двинулись за ней, поползли, притворяясь, будто щиплют ее за икры и хлещут по ним призрачными палками.
Она видела, как Колетт налегла на дверь «Балморала» и отступила. Шаг вперед и снова налегла. Затем повернулась к дому.
— Эл? Не открывается.
Эл поспешила через сад. Привидения уступили ей дорогу и разлеглись по сторонам. Дин свистел.
— Кончай это, — рявкнул Моррис из своего куста. — Смотри и наблюдай. Смотри, как она идет. Сейчас она спрашивает у клуши, мол, заклинило дверь, что ли? Может, она разбухла от сырости? А клуша отвечает, какой еще сырости, дождя не было несколько недель. Следи за ними. Сейчас она налегает на дверь. Видишь, как она вспотела?
— За дверью что-то тяжелое, — предположила Эл.
Дин хихикнул:
— Если б она хоть немного умела предсказывать, она бы знала, правда? Что мы сделали?
Эл присела и заглянула в окно. Стекло было пыльным и грязным, почти что непрозрачным. Сразу за дверью лежала тьма, тень, которая сгущалась, принимала форму, приобретала черты.
— Это Март, — узнала она. — Держит дверь.
— Скажи ему, чтоб отошел, — приказала Колетт. Она замолотила по двери кулаками, пнула ее ногой. — Открывай!
— Он тебя не слышит.
— Почему?
— Он повесился.
— Что, в нашем сарае?!
На лужайке раздался взрыв аплодисментов.
— Я позвоню девять-девять-девять, — решила Колетт.
— Не надо. «Скорая помощь» не понадобится. Он скончался.
— Почем ты знаешь? Может, он еще дышит. Они смогут оживить его.
Эл прижала кончики пальцев к двери, нащупывая нить жизни в волокнах дерева.
— Его больше нет, — повторила она. — Черт побери, Колетт, я знаю. К тому же погляди назад.
Колетт обернулась. Я до сих пор забываю, подумала Эл, что — в спиритическом смысле — Колетт у себя под носом ничего не видит. Март примостился на соседском заборе, болтая ногами в гигантских кроссовках. Демоны наконец встали и захихикали. У самых ног Эл из земли выскочила голова:
— Ку-ку!
— Смотрю, ты тут как тут, Цыган Пит, — сказала Эл. — Примчался сразу после той работенки
— Разве я мог пропустить этот цирк? — отозвался бес. — По части петель я дока, спроси кого хочешь. Мой двоюродный дед служил палачом, хоть и давненько это было.
Дин лежал на животе на крыше сарая, его язык катался по двери, словно штора на роликах, вверх-вниз, вверх-вниз. Моррис мочился в фонтан, а Дональд Айткенсайд на корточках сидел на траве и ел из бумажного пакета пирожок с мясом.
— Позвони в участок и вызови констебля Делингбоула, — попросила Эл. — Да, и неотложку. Мы ведь не хотим, чтоб потом говорили, что мы сделали все не так. Но предупреди их, чтоб мигалки не включали. Только толпы нам тут не хватало.
Но уроки уже закончились и избежать внимания мамочек, катящих домой в своих минивэнах и внедорожниках, было невозможно. Небольшая толпа вскоре собралась перед «Коллингвудом», гудя шокирующими слухами. Колетт заперла парадную дверь на два оборота и задвинула щеколду. Она задернула шторы на всех окнах, выходящих в сад. Коллега Делингбоула стоял у боковых ворот, сдерживая зевак. Со своего поста на лестничной площадке Колетт видела, как Эван крадется с лестницей и видеокамерой; так что занавески наверху она тоже задернула, но сперва показала ему два пальца, дождавшись, когда его рожа вылезла над подоконником.
— Не успеем мы и глазом моргнуть, как сюда заявятся репортеры, — сказал констебль Делингбоул. — Боже, о боже. Для вас, подружки, наступили нелегкие деньки. Ждите криминалистов. Нам придется опечатать ваш сад. И обыскать дом. Вам есть у кого переночевать сегодня? Может, у соседей?
— Нет, — ответила Эл. — Они считают нас лесбиянками. Так что если нам придется выехать, мы как-нибудь без них разберемся. Но лучше бы обойтись без этого. Видите ли, я работаю на дому.
Дорогу уже запрудили автомобили. Патрульная машина из местного участка стояла на обочине, и помощник Делингбоула пытался разогнать мамочек с малышами. Фургон с кебабами пристроился у детской площадки, и мелюзга, хныкая, тянула к нему матерей.
— Это все вы виноваты, — крикнула Мишель, обращаясь к дому. Она повернулась к соседям. — Если бы они не привадили его, он бы пошел и повесился в каком-нибудь другом месте.
— А теперь, — сказала женщина из «Фробишера», — мы попадем в местные газеты как район, в котором повесился бродяга, и едва ли это поднимет стоимость наших домов.
Внутри, в полутьме, Делингбоул сказал:
— Вы подтверждаете, что были знакомы с бедолагой? Кто-то должен опознать его тело.
— Вы сами можете опознать, — сказала Эл. — Вы ведь тоже знали его? Вы превратили его жизнь в кошмар. Вы раздавили его часы.
Прибывшие криминалисты по пояс увязли в низеньких, пускающих слюни призраках, которые всегда слетаются к месту внезапной или насильственной смерти. Они стояли в этом болоте и ничего не замечали. Они поломали голову над многочисленными следами у сарая, следами не самых обычных ног. Они опустили Марта на землю, а кусок абрикосового полиэстера, на котором он висел, аккуратно убрали в пакет, запечатали и пометили.
— Должно быть, он долго умирал, — сказала Элисон позже той ночью. — У него, у Марта, ничего не было, понимаешь, вообще ничего. У него не было веревки. У него не было крюка в потолке, чтобы повеситься.