Не изменить цветам, что здесь цветут,и ревновать к попутным поездам.Но что за мука – оставаться тут,когда ты должен находиться там!Ну что тебе сиянье тех планет!Зачем тебя опять влечет туда!Но что за мука – отвернуться – нет,когда ты должен – задохнуться – да!Но двух страстей опасна эта смесь,и эта спесь тебе не по летам.Но что за мука – находиться здесь,когда ты должен там, и только там!Но те цветы – на них не клином свет.А поезда полночные идут.Но разрываться между да и нет…Но оставаться между там и тут…Но поезда, уходят поезда.Но ты еще заплатишь по счетамза все свои несказанные да,за все свои непрожитые там!
Эволюция
Был я садом, где мощные кроны пестреютналитыми солнцемтугими плодами.Стал я складом, где сложены все мои годы и дни,как дрова,как сухие поленья.Стал я адом, где сам я себе и Вергилий, и Дант,и тот грешник последний,снедаемый адским огнем,запоздало лия покаянные слезы…Такова в самых общих чертах эволюция плоти моейи души,ее главные фазы и метаморфозы.От деревьев и кущ Гефсиманского сада,от Райского сададо черных котлов Вельзевулова адапротянулась земная дорога моя, Одиссея мояи моя Илиада.Ты прости, Пенелопа, мои корабли сожжены,мне едва ли добраться ужедо родимой Итаки.На развалинах Трои лежу, недвижим,в ожиданье последнейахейской атаки.И покуда последний рожок надо мной не пропел,и покуда последняядлится осада —все мне чудится, будто бы вновьшелестит надо мною листваГефсиманского сада,Эдемского сада,того незабвенного сада.
Я кончил книгу и поставил точку…… И вот я завершил свой некий труд,которым завершился некий круг, —я кончил книгу и поставил точку —и тут я вдруг(хоть вовсе и не вдруг)как раз и вспомнил эту Вашу строчку,Арсений Александрович, мой друг(эпитет старший не влезает в строчку,не то бы я сказал, конечно, старший —Вы знаете, как мне не по душето нынешнее модное пижонство,то панибратство, то амикошонство,то легкое уменье восклицать —Марина-Анна, о, Марина-Анна —не чувствуя, как между М и Арокочет Р, и там зияет рана,горчайший знак бесчисленных утрат),Арсений Александрович, мой брат,мой старший брат по плоти и по кровисвободного российского стиха(да и по той, по красной, что впиталасьнавечно в подмосковные снега,земную пробуравив оболочку),итак, зачем, Вы спросите, к чемусейчас я вспомнил эту Вашу строчку?А лишь затем —сказать, что Вас люблюи что покуда рано ставить точку,что знаки препинанья вообще —не наше дело, их расставит время —знак восклицанья,или знак вопроса,кавычки,точкуили многоточье —но это все когда-нибудь потом,и пусть кто хочет думает о том,а мы еще найдем о чем подумать…Позвольте же поднять бокал за Вас,за Ваше здравьеи за Ваше имя,где слово Ars – искусство – как в шараде,со словом сень соседствует недаром,напоминая отзвук сотрясений,стократно повторившихся в душе,за Ваши рифмыи за Ваш рифмовник,за Ваш письмовники гербовник чести,за Вас,родной словесности фонарщик,святых теней бессменный атташе,за Ваши арфы, флейты и фаготы,за этот годи за другие годы,в которых жить и жить Вам, вопрекихитросплетеньям критиков лукавых,чьи называть не станем имена.Пускай себе.Не наше это дело.
«Музыка моя, слова…»
Музыка моя, слова,их склоненье, их спряженье,их внезапное сближенье,тайный код, обнаруженьеих единства и родства —музыка моя, слова,осень, ясень, синь, синица,сень ли, синь ли, сон ли снится,сон ли синью осенится,сень ли, синь ли, синева —музыка моя, слова,то ли поле, те ли ели,то ли лебеди летели,то ли выпали метели,кровля, кров ли, покрова —музыка моя, слова,ах, как музыка играет,только сердце замираети кружится голова —синь, синица, синева
«Кто-то верно заметил…»
Кто-то верно заметил,что после Освенциманевозможно писать стихи.Ну а мы —после Потьмы и тьмы Колымы,всех этапов и всех пересылок,лубянок, бутырок(выстрел в затылок!выстрел в затылок!выстрел в затылок!) —как же мы пишем,будто не слышим,словно бы связанынеким всеобщим обетом —не помнить об этом.Я смотрю, как опять у меня под окномраскрываются первые листья.Я хочу написать, как опять совершаетсявечное чудо творенья.И рождается звук, и сама по себевозникает мелодия стихотворенья.Но внезапно становится так неуютно и зябков привычном расхожем удобном знакомом размере,и так явственно слышится —приговорен к высшей мере! —так что рушится к черту размери такая хорошая рифма опять пропадает,и зуб на зуб не попадает,я смолкаю, немею,не хочу! – я шепчу —не хочу, не могу, не умею —не умею писать о расстреле!Я хочу написать о раскрывшихся листьях в апреле.Что же делать – ну да, ну конечно,пока мы живем – мы живем…Но опять —истязали! пытали! зарыли живьем! —так и будет ломать мои строки,ломать и корежить менядо последнего дняэта смертная мука мояи моя западня —до последнего дня,до последнего дня!..Ну а листья, им что, они смотрят вокруг,широко раскрывая глаза, —как свободно и весело майская дышит гроза,и звенит освежающий дождик, такой молодой,над Отечеством нашим,над нашей печалью,над нашей бедой.
«Это общество – словно рояль…»
Это общество – словно рояль, безнадежнорасстроенный,весь изломанный, весь искорябанный, весьискореженный —вот уж всласть потрудились над ним исполнителирьяные,виртуозы плечистые, ах, барабанщики бравые.Как в беспамятстве, все эти струны стальные и медные,лишь вчера из себя исторгавшие марши победные, —та едва дребезжит, та, обвиснув, бессильно качается,есть отдельные звуки, а музыка не получается.И все так же плывет над пространством огромной странызатянувшийся звук оборвавшейся некой струны.
Сумасшедшее такси
(Из ненаписанных стихотворений)
Времяне течет равномерно,ход егото замедляется,то убыстряется —впрочем,это только на малых отрезках.В детствевремя движется медленно,плавно,почти незаметно —может порой показаться,будто не движется вовсе,но постепенно,с годами,берет разгон,все уверенней,все быстрее,набирает скорость,все быстрее,быстрее —кажется, все,быстрее уже невозможно —а нет,еще и еще —продолжается ускоренье…Все чащесебя ощущаюнесущимсяв сумасшедшем таксис обезумевшим счетчиком,отщелкивающиммои годы,словно секунды, —эй,хоть немного потише! —да куда там,только мелькаютэти звонко стучащие цифрына обезумевшем счетчикев сумасшедшем такси.
Послание юным друзьям
Я, побывавший там, где вы не бывали,я, повидавший то, чего вы не видали,я, уже там стоявший одной ногою,я говорю вам – жизнь все равно прекрасна.Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,даже когда трудна и когда опасна,даже когда несносна, почти ужасна —жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.Вот оглянусь назад – далека дорога.Вот погляжу вперед – впереди немного.Что же там позади? Города и страны.Женщины были – Жанны, Марии, Анны.Дружба была и верность. Вражда и злоба.Комья земли стучали о крышку гроба.Старец Харон над темною той рекоюласково так помахивал мне рукою —дескать, иди сюда, ничего не бойся,вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем…Как я цеплялся жадно за каждый кустик!Как я ногтями в землю впивался эту!Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.Штопаный-перештопаный, мятый, битый,жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.Да, говорю, прекрасна и бесподобна,как там ни своевольна и ни строптива —ибо к тому же знаю весьма подробно,что собой представляет альтернатива…Робкая речь ручья. Перезвон капели.Мартовской брагой дышат речные броды.Лопнула почка. Птицы в лесу запели.Вечный и мудрый круговорот природы.Небо багрово-красно перед восходом.Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.Здравствуй, мой друг воробушек,с Новым годом!Холодно, братец, а все равно – прекрасно
«В том городе, где спят давно…»
В том городе, где спят давно,где все вокруг темным-темно —одно,как павшая звезда,в ночи горящее окно —да, там, за густо разлитоймногоэтажной темнотой,как бы на целый мир одно,в ночи горящее окно —как свет звезды далекой,свет лампы одинокой.Кромешный мрак и свет живой —свет лампы или свет свечи —поэзия, вот образ твой —окно, горящее в ночи,твой псевдоним и твой пароль,твоя немеркнущая роль,твое предназначенье,полночное свеченье.Когда молчит благая вестьи все во мрак погружено,хвала Всевышнему, что естьв ночи горящее окно,что там, за прочно обжитойневозмутимой темнотой —как свет неведомой звезды —на этой улице, на той —как свет звезды далекой,свет лампы одинокой.Как за последнею чертой —свет лампы или свет свечи —на этой улице, на той —окно, горящее в ночи, —там сквозь завалы зим и летмоих друзей не меркнет свет,и в час, когда все спят давно,когда вокруг темным-темно,горит Тарковского окно,горит Самойлова окно —там и мое окошкоот них неподалекуеще живет покудаи светит понемногу,еще живет покуда,горит, и слава Богу —горит себе, не гаснет,старается как может.
«За то, что жил да был…»
За то, что жил да был,за то, что ел да пил,за все внося, как все,согласно общей смете,я разве не платилза пребыванье здесь,за то, что я гостилу вас на белом свете?За то, что был сюдапоставлен на постойслучайностью простойи вовсе не по блату,я разве не вносилсо всеми наравнепредписанную мнепожизненную плату?Спасибо всем за все,спасибо вам и вам,радевшим обо мнеи мной повелевавшим,хотя при всем при томя думаю, что яне злоупотребилгостеприимством вашим.Осталось все про всепочти что ничего.Прощальный свет звезды,немыслимо далекой.Почти что ничего,всего-то пустяки —немного помолчать,присев перед дорогой.Я вас не задержу.Да-да, я ухожу.Спасибо всем за все.Счастливо оставаться.Хотя, признаться, яи не предполагал,что с вами будет мнетак трудно расставаться.