Этот поздний рассвет обнажил и ясней обозначилперемены в природе, а значит, и в нашей судьбе.Сколько лет, сколько зим с той поры пронеслось,как я началих писать, эти письма мои, Катерина, тебе?Паутинки летят над осенним пустеющим садом.Августовских лесов загорелись вдали купола.Ты пришла, Катерина, и стала моим адресатомдо того, как явилась, и прежде еще, чем была.И когда меня в мокром окопе секла непогода,и когда я вставал, повинуясь армейской трубе,и когда я лежал на снегу сорок первого года —это все были письма мои, Катерина, тебе.Я тебе посылал их в такие безбрежные дали,я тебе их писал, лишь о том затаенно скорбя,что ответа уже отправитель дождется едва ли —нет, нескоро еще эти письма дойдут до тебя.Но и самые трудные в жизни моей положенья,в передрягах ее, в беспощадной ее молотьбе,все тревоги мои, все победы и все пораженья —это все были письма мои, Катерина, тебе.Всею кровью писал их, писал, погибая от жажды,всею болью своею, одно лишь имея в виду,что пускай не сейчас, не сегодня, а все же однаждыты прочтешь их когда-то в две тысячи первом году.День сменяется днем, и эпоху сменяет эпоха.Все приемлю как есть, ни на что не пеняю судьбе.Благодарно припомню за миг до последнего вздохавсе идут еще письма мои, Катерина, тебе.
Над старой тетрадью
Вчерашний день, вчерашние стихи,вчерашний снег, вчерашняя погода.А на дворе – иное время года,и день стоит иной в календаре.Вчерашние стихи, вчерашний день,все дальше друг от друга мы уходим,а встретимся – и сходства не находимс привязанностью давешней своей.Вчерашний дождь, вчерашняя гроза,вчерашний штурм, вчерашняя атака,ах, Одиссей, к чему тебе Итака,где у тебя ни дома, ни жены!Вчерашние стихи, вчерашний день.Прощаемся, как с первою любовью.С той первою, соседствующей с кровьюи неспроста рифмующейся с ней.Я мог бы вам сказать – я вас любил,трудней сказать – любовь еще, быть может…Вчерашний день, хоть как он там ни прожит,а все равно он день вчерашний мой.И все-таки, и все-таки тот день,вчерашний мой, и он был не напрасен,и был под вами снег недаром красен,мои листы, исписанные мной.Поэзия, сестра семи скорбей,семи печалей верная подруга.И стаи строф – как стаи голубей.И невозможно вырваться из круга.
Вместо эпилога
А что же будет дальше, что же дальше,уже за той чертой, за тем порогом?А дальше будет фабула инаяи новым завершится эпилогом.И, не чураясь фабулы вчерашней,пока другая наново творится,неповторимость этого мгновеньяв каком-то новом лике повторится.И станет совершенно очевидным,пока торится новая дорога,что в эпилоге были уже зернаи нового начала, и пролога.И снова будет дождь бродить по саду,и будет пахнуть сад светло и влажно.А будет это с нами иль не с нами —по существу, не так уж это важно.И кто-то вскрикнет: – Нет, не уезжайтеЯ пропаду! Пущусь за вами следом!.. —А будет это с нами иль с другими —в конечном счете, суть уже не в этом.И кто-то от обиды задохнется,и кто-то от восторга онемеет…А будет это с нами или с кем-то —в конце концов, значенья не имеет.
Белые стихи (1991)
«Время белых стихов…»
Время белых стихов, белизна, тихий шаг снегопада,морозная ясностьпрозрачного зимнего дня,византийская роспись крещенских морозовна стеклах души,как резьба, как чеканка – по белому белым —дыши не дыши —не оттает уже ни единый штришок на холодном стекле.Время белых стихов, эти белые строки,как белые рощи,зиянье резной белизны,где случайные рифмы, как редкие вспышкирубиновых ягод рябин,хоронящихся в тень,как снегирь, как синичка – на кончике ветки —внезапно —тень-тень! —хотя речь тут совсем не о рифме,нет, дело не в рифме,и речь тут идет не о ней.Время белых стихов, эти строки,всего только время и сроки,мгновенье и часобостренного зренья, последних прозрений,последних надежди последних утрат,это возраст души, это воздух предгорийи горных вершин,Эверест, Арарат,где останки ковчега под снегомс последним ночлегомтак просто уже рифмовать.Это строгие строки классической прозы,и белые розы у вас на окне,и внезапные слезы, причина которых не страхперед черною безднойи горным обваломкуда-то несущихся лет,а щемящий восторг перед чудом твореньяи чудом явленья на свет,перед этой счастливой удачей —однажды случайно возникнуть,явитьсяи быть.Здравствуй, белое пламя, мой белый костер,догораю на белом костре,не прощаюсь, прощаю, и вы меня тоже простите,я вам говорю,вы, которые здесь уже были, и вы,кто еще только будете,вы меня тоже простите,смиренно прошу,потому что вы жили, а вы еще будете жить, а я жив,я хожу по земле,я живу,я дышу.И объемлет меня все плотней мое белое пламя,мой белый огонь,этот вечно кружащийся рой,рой цветов, поцелуев, улыбок,исписанных наспех листкови совсем еще девственно чистых листков,рой снежинок, и рой мотыльков,и бесчисленный рой лепестковбелых лилий и белых акаций, которые завтра ужерасцветут.
«Кто-то упрямо и властно…»
Кто-тоупрямо и властномне смотрит в затылок,требуя —обернись,оглянись!А я не оглядываюсь —догадываюсь,что увижу,когда обернусь.Там,у меня за спиною, —мосты,сожженные мною,взрывов огненные кусты,кресту двести второй версты,свет одинокой звезды.А дальше,если дальше еще оглянуться назад, —сад,где яблоки до сих пор на ветках висят,и листья не увядают.Яблоки моего детства не опадают.Яблоки моего детства,там,у меня за спиною,упадут только со мною,однажды,когда я обернусь туда.Вот и иду,стараясь не оборачиваться,хотя слышу, как яблони моишелестят в тишине,и дорога моя,удлиняясь,все укорачивается,и чем дальше они —тем ближе они ко мне.
«Делаю то, что должен…»
Делаю то, что должен,а не то, что хочу.Тяжкий крест несу терпеливо.Тяжкий камень в гору качу.Я привык уже – чувство долга —и не то чтоб кого корю,только что-то уж больно долго.– До каких же пор? – говорю.…И вот уже трое,трое бредем мысквозь чащи таежные —впереди протопоп с протопопицей,а за ними и аз себе, грешный,тащусь понемногу.– Долго ли, – то ли я говорю,то ли Марковна, протопопица, вопрошает, —долго ли будет мука сея, протопоп?И он отвечает так мягко,а вместе решительно —то ли Марковне, протопопице, он ответствует,то ли мне говорит:– До самыя смерти, – говорит, —до самыя смерти!Так что ты, – говорит, —не печалуйся, человече.Вон какой отмахали путь!А теперь уже – недалече.Дошагаем уж как-нибудь.остается совсем недолгонам брести по этим лесам.И кто знает,где чувство долга,а где то, что ты выбрал сам!..И по древним, словно предание,летописным этим лесам,будто эхо дальнее-дальнее —сам! – разносится —сам!сам!
«Изо всего, что видел…»
Изо всего, что виделв подлунном мире, —море,вот что люблюв наибольшей мере —море-прародина,море-праматерь,как женщину люблю,как ребенка,до спазма,до дрожи,до мурашек по кожепри одном лишь воспоминанье,при одной только мысли о том,что ты существуешь,о море,amore mioLНо жизнь моякак-то так несуразно складывалась,что встреча наша, увы,всякий раз откладываласьиз-за ненужных и нужных каких-то дел,из-за семейных всяческих неурядиц,из-за отсутствия денег,из-за того и другого,пятого и десятого,встававшего непреодолимой стеноюмежду морем и мною…Изо всех вещей и предметов,которыми я обладалили ныне владею,самым любимым моим предметом(я уже как-то писал об этом)был и осталсястол —новый не новый,фанерный, дубовый,пусть даже кухонный или столовый —только поверхность была б у него побольше,чтобы можно свободно поставить пепельницу,разложить сигареты,бумагу,карандашии сидетьв непривычной этой тиши, от душипредаваясь занятью,что подобно объятью любовномуи распятью,без которых не стоила б жизнь моя ни гроша.А жизнь моя, между тем,как-то так несуразно складывалась,что встреча наша, увы,так часто откладывалась по причинам,частично уже перечисленным выше,из-за того и другого,пятого и десятого,встававшего непреодолимой стеноюмежду ним и мною.Вот и это стихотворенье,незатейливое по форме,я сочинял по дорогек пригородной платформе,вышагивая одинокопод одинокой луноюи слыша,как вскачь он несетсяследом за мною,вынырнувиз-за ближайшего палисадника,словно медный державный конь,хотя и без всадника,и грозит мне вдогонку —вот ужо тебе, погоди!..А моревсе так же плескалосьгде-то там впереди,томительноев тех пространствах недосягаемых,как приснившийся ночьюи почти позабывшийся стих,как одно слагаемоесреди многих других слагаемыхсуммы всего,чего я не смог,не сумел,не достиг.
«Я полагаю, Пушкин, говоря…»
Лета к суровой прозе клонят…
Я полагаю, Пушкин, говоряо том, что, мол, года к суровой прозе,не так-то прост и в этом был вопросеи не одно лишь то имел в виду,что перейти готов к иному жанру,то бишь забыв о рифме, о размере,скорей засесть за повесть, за роман —нет, думал он, поэзия – обман,пленительный, а все ж в какой-то мереобман, да-да, пленительный обман,как облачко, как утренний туман,клубящийся над грешною землею,возвышенно витающий над ней,а проза, она все-таки земней,и будь хоть соловей там или роза,питает их, поди, все та же проза,и червячок не вреден соловью,равно как розе – горсточка навоза(была бы лишь умеренною доза!) —так что ж нам прозу не пустить в стихи,житейской не чураясь чепухи,не устрашась Гоморры и Содома…И я сегодня прозе говорю —входи в мои стихи и будь как дома!Тебе навстречу двери я открыли окна отворил тебе навстречу.И если скажут мне – твой стих бескрыл,ты крыл его лишил! – что я отвечу,что критикам моим скажу тогда?А ничего.– Года, – скажу, – года!
«Только ритмы, одни только ритмы…»
Только ритмы, одни только ритмы,бесконечное множество ритмов,их биенье, круженье, теченье,и пересеченье,и противоборство.Вся Вселенная – скопище ритмов,грандиозная ярмарка ритмов,их ристалище,форум,арена.Мы живем на космической ярмарке ритмов,мы наполнены ими,пронизаны ими,мы просто напичканы ими.Мы и сами —круженье космической пыли,мы малые ритмы Вселенной.Все планеты и звезды,трава и цветы,и пульсация крови,искусство,политика,страсть —только ритмы, одни только ритмы.Такова и поэзия, кстати, —ее стержень, и ось, и основа —напряжение ритма,движение речи,пульсация слова.Вы, возможно, заметили,как я легкообхожусь временами без рифмы,но без ритма —о нет, извините,без ритма всему наступает конец,это смерть,ибо только онасуществует вне ритма,и не оттого лимы над ней водружаемсвои сокровенные ритмы —величавые ритмы прощальной молитвы,колокольного звонатяжелые мерные ритмы,звуки траурных маршей,написанныхв ритме рыданья.
«Координаты времени условны…»
Координаты времени условны.Привычно говорим – задолго до.До нас. До наших дней. До нашей эры.До Рима. До Пилата. До Голгофы.До Ноя. До ковчега. До потопа.История – вся сплошь – задолго до.Живущие меж прошлым и грядущим,все тщимся заглянуть как можно дальше.За нами – тьма, и перед нами – тьма.Так и живем меж тою тьмой и этой,на крохотном пространстве между нимиживем, как в ожидании Годо.И как ни жаль, о друг мой, но похоже,что мы с тобой живем на свете тожезадолго до, мой друг, задолго до.