Черно-белое кино (сборник)

Левитанский Юрий Давыдович

Строки из записной книжки

«…он придумал себе подходящее на его взгляд звание: Магистр Георгий Сабелликус, Фауст младший, кладезь некромантии, астролог, преуспевающий маг, хиромант, аэромант, пиромант и преуспевающий гидромант».

Аббат Тритемий

* * *

«Приехав в Венецию и желая поразить людей невиданным зрелищем, он объявил, что взлетит в небо. Стараниями дьявола он поднялся в воздух, но столь стремительно низвергся на землю, что едва не испустил дух, однако остался жив…»

* * *

«И ныне еще встречаются маги, которые кичатся тем, что силою своих чар они могут, оседлав коня, перенестись на нем за несколько мгновений в отдаленнейшее место. Но в конце концов они по лучат от черта заслуженную награду за эти поездки…»

Из старинных свидетельств о докторе Фаусте

* * *

Он будет пить – и вдоволь не напьется.Он будет есть – и он не станет сыт!..

«Шампанским наполнен бокал…»

Шампанским наполнен бокал.Июльская ночь на ущербе.Прощай, Баденвейлер, ich sterbe! [1] И допит последний глоток.Немецкий уснул городок.Подумай, какая досада!Лишь ветки вишневого садабелеют в июльской ночи.Колеблется пламя свечи.Актриса известная плачет.Не знаю, зачем она прячетпоследние слезы свои.К чему здесь сейчас соловьи!Последние слезы горючи.Шиповника стебли колючи.Крыжовника иглы остры.И будут рыдать три сестрыИ многие сестры иные.Немногие братья родныеи множество братьев иных.…Немецкий уснул городок.Но он уже скоро проснется.Его это тоже коснется,но только потом, и не так.Зачем эти розы цветут!Как все в этом мире похоже.И на Новодевичьемтоже такие же розы, как тут.Я тоже уеду туда,к тем розам,к березе и к вербе.Ich sterbe,ich sterbe,ich sterbe —и это уже навсегда.

1

ich sterbe! – я умираю (нем.).

Память

1

Бездна памяти, расширяющаяся Вселенная,вся из края в край обжитая и заселенная,вместе с вьюгами, снегопадами и метелями,как реликтовый лес не вянущий, вся зеленая.Бездна памяти, беспредельное мироздание,расходящиеся галактики и туманности,где все давнее только четче и первозданнее,очевиднее и яснее до самой малости.Расширяющаяся Вселенная нашей памяти.Гулкой вечностью дышит небо ее вечернее.И когда наши звезды,здесь умирая,падают,в небе памяти загорается их свечение.И уходят они все дальше путями млечными,и, хранимое небом памяти, ее безднами,все земное мое ушедшее и минувшеес высоты на меня очами глядит небесными.И звучат, почти как земные, только пронзительней,погребальные марши, колокола венчальные,и чем дальше даль, тем смиреннее и просительнейэти вечные очи, эти глаза печальные.Бездна памяти, ты как моря вода зеленая,где волна к волне, все уходит и отдаляется,но вода, увы, слишком горькая и соленая,пьешь и пьешь ее, а все жажда не утоляется.И опять стоишь возле этой безлюдной пристани,одиноко под небесами ночными темными,и глядишь туда все внимательнее и пристальней,еще миг один – и руками коснешься теплыми.

2

Небо памяти, ты с годами все идилличнее,как наивный рисунок, проще и простодушнее.Умудренный мастер с холста удаляет лишнее,и становится фон прозрачнее и воздушнее.Надвигается море, щедро позолоченное,серебристая ель по небу летит рассветному.Забывается слишком пасмурное и черное,уступая место солнечному и светлому.Словно тихим осенним светом душа наполнилась,и, как сон, ее омывает теченье теплое.И не то что бы все дурное уже не помнилось,просто чаще припоминается что-то доброе.Это странное и могучее свойство памяти,порожденное зрелым опытом, а не робостью, —постепенно воспоминанья взрывоопасныето забавной, а то смешной вытеснять подробностью.И все чаще мы, оставляя как бы за скобкамии беду, и боль, и мучения все, и тяготы,вспоминаем уже не лес, побитый осколками,а какие там летом сладкие были ягоды.Вспоминается спирт и брага, пирушка давняя,а не степь, где тебя бураны валили зимние,и не бинт в крови, и не коечка госпитальная,а та нянечка над тобою – глазищи синие.Вспоминаются губы, руки и плечи хрупкие,и приходит на память всякая мелочь разная.И бредут по земле ничейной ромашки крупные,и пылает на минном поле клубника красная.

3

Небо памяти, идиллический луг с ромашками,над которым сияет солнце и птица кружится,но от первого же движенья неосторожногосразу вдребезги разлетается все и рушится.И навзрыд,раздирая душу,клокочут зановоте взрывные воспоминанья, почти забытые.И в глазах потемневших дымное дышит зарево,и по ровному белому полю идут убитые.Прикипают к ледовой корке ладони потные.Под руками перегревается сталь каленая…И стоят на столе стаканы, до края полные,и течет по щеке небритой слеза соленая.

Ожидание Катерины

Осенняя роща, едва запотевший янтарь,и реки, и броды.Пора опадающих листьев, высокий алтарьпритихшей природы.Пора опадающих листьев, ты что мне сулишь?Живу ожиданием встречи.А все, что меня окружает, – всего только лишькануны ее и предтечи.Чего ожидаю? Зачем так опасно спешувсе метить особою метой?Живу ожиданьем, одним только им и дышу,как рощею этой.Осенняя роща, о мой календарь отрывной,мой воздух янтарный,где каждый березовый лист шелестит надо мной,как лист календарный.О мой календарь, упаси и помилуй меня,приблизь эти числа!Иначе все дни и все числа без этого днялишаются смысла.Живу ожиданьем, помилуй меня, календарь, —живу ожиданием встречи.…Осенняя роща, природы священный алтарь,и теплятся свечи.

Испытанье тремя пространствами

… И вот, когда моя заблудшая звездадостигла самого, казалось бы, зенита,и я подумал с облегчением – finita,то бишь, окончена комедия моя;когда, казалось мне, приспел уже конецвсем злоключениям души моей и тела,и он дошел уже до крайнего предела,их мимолетный кратковременный союз, —в тот час мне голос был. И вещий голос тот,как бы из будущего времени идущий,мне предрекал мою судьбу, мой день грядущий,хотя скорее предлагал, чем предрекал.Но выходило, тем не менее, что ятак задолжал уже и дьяволу, и богу,что должен в новую отправиться дорогудля очищенья моей плоти и души.Что ко всему я должен был на этот раз,перетерпев неисчислимые мытарства,не три каких-нибудь там царства-государства,но три пространства безымянных пересечь.И, видно, чувствуя, как тает на глазахмой прежний пыл, моя уверенность былая,приободрить меня хоть как-нибудь желая,он приобщал меня к премудрости своей.И он сказал: – Запомни истину сию,и пусть она в твой трудный час тебе поможет:чему не должно быть, того и быть не может,а то, что быть должно, того не миновать…

1

И с этим в первое пространство я вступил.И этим первым было белое пространство.Его безжизненной окраски постоянствовселяло ужас и могло свести с ума.Передо мной лежал огромный белый мир,до горизонта словно выбеленный мелом,и посреди его, в пространстве этом белом,зияло пятнышко неясное одно.Там, на снегу почти стерильной белизны,стояла старая заржавевшая койка,и было странно мне понять, и было горьковдруг осознать, что это я на ней лежу.Да, это я на ней распластанный лежал,как бы от смертного уставший поединка,и только острая серебряная льдинкатихонько ёкала и таяла в груди.Уже я звал к себе на помощь докторов —эй, кто-нибудь, хотя б одна душа живая!..И в тот же миг, из белой бездны выплывая,мой доктор,Фауст мой,возник передо мной.И он сказал мне:– Этот зыблющийся светпускай, мой друг, вас не страшит и не смущает.Ведь белый цвет, он, как известно, совмещаетв себе всю радугу, семь радужных цветов,и, пропустив его сквозь сердце, как сквозь призму(сквозь эту острую серебряную льдинку),мы расщепим его на части составныеи жизни цвет вечнозеленый извлечем.Ибо сказано было —чтобы приготовить эликсир мудрецов,или философский камень,возьми, сын мой, философской ртутии накаливай,пока она превратитсяв зеленого льва.Ибо история философского камня,о друг мой,есть история души очищающейся,история святых и героев.Ибо даже металлы, мой друг,пораженные порчей,и те возрождаются —несовершенное становится совершенным.И еще было сказано —что бы там мудрецы ни писалио высях небесных,малейшие силы души моейвыше всякого неба!..Поэтому,друг мой,вставайте,и да свершится то,чему должно свершиться.… И мы пошли.Мы снова шли в белесой мглемеж твердью неба и земною этой твердью,как между жизнью ускользающей и смертью,исподтишка подкарауливавшей нас.Мне было странно сознавать, что, лежа там,на той же койке, неподвижен, как полено,я вслед за Фаустом иду одновременно,и там и здесь одновременно находясь.Так минул день, и минул год, и минул век,а может, миг, понеже, времени не зная,ни твердь небесная, ни эта твердь земнаянам ни малейших не являли перемен.И лишь однажды мы увидели – вдали,у самой кромки заметенного оврага,неспешно двигалась нестройная ватагакаких-то призрачно мерцающих теней.Там, над нелепым этим шествием ночным,в немом пространстве без конца и без начала,негромко музыка какая-то звучала,сопровождаемая скрежетом костей.Простой мотив, легко пробивший тишину,ее, как паузу случайную, заполнил.Но я мотива, к сожаленью, не запомнил,хотя слова отлично помню наизусть.

Хор ночных теней

Мы бесплотные духи,мы тени,мы стали скелетами.Были сильными,были могучими,были атлетами.А пот ом наши душипокинули наши тела.Вот какие дела.Мы и пиво пивали,и кашу едали с котлетами.Киверами блистали,мундирамии эполетами.А пот ом наши душипокинули нас навсегда.Вот какая беда.Мы блондинами были,мы жгучими были брюнетами.Были смердами,были царямии были поэтами.А пот ом наши душиумчались в небесную дальВот какая печаль,вот какая печаль,вот какая печаль…