Черно-белое кино (сборник)

Левитанский Юрий Давыдович

Стихало пенье, замирали голоса,и лишь один из удалявшихсясо злостьюнам погрозил рукою скрюченной,и костью,берцовой, кажется,вдогонку запустил.И Фауст молвил:– Что поделаешь, мой друг!Издержки прошлого. Дурное воспитанье.Зато сегодняшнее ваше испытаньевы с честью выдержали, должен вам сказать.Но торопитесь, ибо день вчерашний наш,хоть и блистательным увенчанный эффектом,он все равно минувший день,плюсквамперфектум,а наша цель —футурум первый и второй.И твердо помните – вам истина сияв ваш трудный час еще послужит и поможетчему не должно быть, того и быть не может,а то, что быть должно, того не миновать.

2

И с этим в новое пространство я вступил.И этим новым было красное пространство.Его окраски темно-красной постоянстводышало пламенем и резало глаза.Передо мной лежал огромный красный миримевший форму человеческого сердца,и где-то в нем зияла крохотная дверца,напоминавшая разрез или разрыв.И

это красное —и все, что было в нем, —еще работало,пульсировало,билосьбезостановочно,хотя и торопилось,как будто близящийся чувствуя конец.И мы брели, неспешно двигаясь опятьмеж твердью неба и земною этой твердью,как между жизнью ускользающей и смертью,на всем пути подкарауливавшей нас.Но было все вокруг огнем озарено —дымились печи и попыхивали горны,неукоснительно послушны и покорнынеутомимым человеческим рукам.Темнели ссадины на спинах и плечах,натужно дыбились натруженные вены,но были руки их легки и вдохновенны,и дерзновенны одержимые глаза.– О, посмотрите же, —сказал мне Фауст, —обратите вниманье на них,на этих людей —они не подвержены лени,не ходят в гордых одеждах,но прилежно занимаются своими работами,обливаясь потом у своих печей.Обратите вниманье, мой друг,они и не пробуют тратить время на развлеченья,но лабораториям своимпреданы бесконечно.Они покрыты сажей, мой друг,подобно кузнецам и рудокопам,и не гордятся нисколькокрасивым и чистым своим лицом……Я слушал Фауста,и все в его речах,в его словахдо глубины меня пронзало,но что-то главное все время ускользало,не достигая разуменья моего.И я спросил его:– К чему ж он, этот мир,так странно сплавленный из пламени и крови?И он ответил мне, слегка нахмурив брови:– О да, вы главного не поняли, мой друг!Ибо главное, —говорил Фауст, —главное —это философский камень,а суть его —красные капли,кровь человеческая,дитя,увенчанное пурпуром царским.Сказано же недаром —начинай работу при закате солнца,когда красный муж и белая женасоединяются в духе жизни,чтобы жить в любви и спокойствии,в точной пропорцииводы и земли.Землю же, сказано,от огня отдели,тонкое от грубого,с величайшею осторожностью,с трепетным тщанием.Тонкий легчайший огонь,взлетев к небесам,тотчас жевозвратится на землю сам,сам низойдет на землю.Так вот свершится,сказано было,единение всех вещей,горних и дольних.И вот уже,сказано было,вселенская славав дланях твоих.И вот уже —разве не видишь? —мрак убегает прочь!..Вот суть.Вот главное.Цвет крови и огня,их красный цвет,символизирует рожденье, —в нем вы обрящете, мой друг, вознагражденьеза все мытарства бесконечные свои!..…Меж тем от нас уже совсем невдалеке,за плотной занавесью зарева и пыли,вставали башенки старинные и шпили,и это был, конечно, город Виттенберг.Оттуда, с узких этих улочек кривых,перекрывая адский грохот и шипенье,к нам донеслось на миг размеренное пенье,и мы умолкли и прислушались к нему.

Песня виттенбергскнх алхимиков

Раскалились кирпичи,дым кругом и пламень.Ты варись, варись в печи,философский камень.Дух синильной кислоты,олова и ртути.Мы хоть ликом не чисты,но чисты по сути.Мы из жди, господа,золото добудем.Не добудем – не беда,горевать не будем.Мы привычны с давних пор,мы не знаем страха —пусть грозит нам хоть топор,пламя или плаха.Век нам кончить сужденоадом, а не раем.Мы горим, горим давно —всё не догораем.

И едва песня затихла, Фауст сказал мне:

– Да, я растроган. Я хочу остаться здесь,

и нам придется с вами временно расстаться

(семья и прочее), но вскоре,

может статься,

уже и завтра,

мы увидимся, мой друг.

Но поспешите, ибо день вчерашний наш,

хоть и блистательным увенчанный эффектом,

он все равно вчерашний день,

плюсквамперфектум,

а наша цель —

футурум первый и второй.

И не забудьте – ибо истина сия

еще не раз вам и послужит, и поможет —

чему не должно быть, того и быть не может,

а то, что быть должно, того не миновать.

3

И с этим в новое пространство я вступил.И это было сплошь зеленое пространство.Его окраски изумрудной постоянствосвоей законченностью радовало глаз.Передо мной лежал большой зеленый мир,весь перемытый очистительной грозою,как бы причастный в этот миг и к мезозою,и к нашей эре, и к грядущим временам.В нем все дышало влажным ветром и травой,едва раскрывшимися листьями и хвоей,и, как бы связанною с Дафнисом и Хлоей,той первозданной первобытной чистотой.И я не знал, куда мне следует идтиот этих рощ, от этих пущ, от их опушек,от этих трепетно кукующих кукушек,от этих вкрадчиво трепещущих синиц.И я увидел, как на кончике листапочти невидимая капелька держалась,в которой явственно до боли отражаласьи вся Вселенная, и малый стебелек.И эта капля на березовом листесейчас была уже не каплей, а слезою,принадлежавшей всем векам – и мезозою,и нашим дням, и всем грядущим временам.И я не знал, куда идти мне и зачем от этих трав,от этих птиц,от этих трелей,перед которыми все песни менестрелей(о да простят меня!)не стоят ничего.И я хотел уж было Фауста проситьмне оказать давно обещанную милость —чтобы мгновенье это вмиг остановилось,едва лишь я ему скажу – остановись!Но был мне голос.Был он тихим, как траваи как предутреннего ветра дуновенье.И он сказал:– Вся наша жизнь – одно мгновенье,так как же можем мы его остановить!Ты должен знать уже,что наш вчерашний день,хоть там каким ни завершившийся эффектом,он все равно вчерашний день,плюсквамперфектум,а наша цель —футурум первый и второй.И твердо помни эту истину – онав твой трудный час еще не раз тебе поможет —чему не должно быть, того и быть не может,а то, что быть должно, того не миновать.

Явление Катерины

И сначала какой-то кузнечиклегонько подпрыгнул разок и другойи зашелся, запел —Катерина идет, Катерина!А потом закачалась трава,покачнуласьи тожедавай и давай шелестеть —Катерина идет, Катерина!А потом зашуршала листва на столетних дубах,словно некий неведомый нам календарьс декабрями, еще не пришедшими,и январями.А потом все луга и долины,и горы с лесами,и реки с морями —все звенело вокруг,стрекотало и пело на сто голосов,все сильней и все громче звучало —Катерина идет! —возвещая тем самымприход Катерины,явленье ее и начало.Кто ж ты есть, Катерина —пароль,заповедное слово,знаменье,явленье природы?Или то не пришедшее время —футурум второй —те совсем еще дальние годы,над которыми сумрак покуда клубится,неясная дымка,туман,дымовая завеса?…А меж тему черты горизонтанад темною кромкою дальнего леса,показалось внезапно какое-то облачко,и поднималось,и ширилось,и не спеша вырастало,и явилось,предстало пред миром,и раннее солнце на нем заблистало.А оно подымалось все вышев своем восхожденье великомнавстречу бездонному небуи солнечным бликам,и ни темной черты горизонта,ни кромки далекого лесауже не касалось.И казалось пороюбожественным женскимзадумчивым ликом,а пороюзастывшей в полетеневедомой птицей казалось.

Строки из записной книжки

«…заговорили за столом о красивых женщинах, и тут один из них сказал, что он ни одну женщину не желал бы так увидеть, как прекрасную Елену из Греции, из-за которой погиб славный город Троя. На что доктор Фауст ответил: – Раз уж вы так жаждете увидеть прекрасный образ царицы Елены, Менелаевой супруги и дочери Тиндара и Леды, то я ее вам представлю…»

* * *

«– Да, да, это она, та самая, которую я некогда видел в Греции. Пойдем со мной, в мою комнату, теперь ты – моя Елена!..»

* * *

«…Царица Елена следовала за ним по пятам и была дивно хороша собой. Явилась эта Елена в драгоценном черном платье из пурпура, волосы у нее были распущены, они чудно, прекрасно блестели как золото, такие длинные, что падали ей до самых колен…»

* * *

Я мог тебя прийти заставить,Но удержать тебя не мог…

«Задумал силой меряться…»

Задумал силой мерятьсяне с кем-нибудь – с судьбой.Как Дон Кихот и мельница,воюю сам с собой.То вскачь гремлю доспехами,то, спешившись, бегу.Особыми успехамипохвастать не могу.С насмешливыми лицами,все злей день ото дня,мои соседи рыцаривзирают на меня.Но пусть гидальго бедногоне лавры ждут, увы,а все ж он таза медногоне сдернет с головы.Там, под щитом и латами,душа его болити в бой идти с крылатымиколдуньями велит…Неспешно время мелется,идет неравный бой.Как Дон Кихот и мельница,воюю сам с собой.Зияют раны рваныетам, слева, под плечом,и крылья деревянныеизрублены мечом.

«Но так мне хотелось…»

Но так мне хотелосьтебя привестии с тобой прошагатьпо местам,где я жил,по местам,где я шели прошелдень заднем,год от года —хотя жизни моейдля такого походаедва ли хватило б теперь —но в Киев,но в Киев,на Малую Васильковскую,угол Рогнединской,в Киев,так тянуло меняс тобою прийти, Катерина,и вот я пришелв этот двор(только он и остался,а дома давно уже нет),в этот двор,где под шорох и шелесткаштановых листьевпрошло мое детство, —и теперья испытывал чувство такое,как будто тяжелыйсвалил с себя груз,и дышал облегченно,и счастливыми видел глазами,как легко совпадаюти как совмещаютсянаши с тобою следы —словно две параллельных,что сходятся где-то в пространстве,в бесконечном пространствебесчисленных лет —шаг за шагом,след в след,под шуршанье каштановых листьев.

«Падают листья осеннего сада…»

Падают листья осеннего сада,в землю ложится зерно.Что преходяще, а что остается —знать никому не дано.Беглый мазок на холсте безымянном,вязи старинной строка.Что остается, а что преходяще —тайна сия велика.Пламя погаснет и высохнет русло,наземь падут дерева.Эта простая и мудрая тайнавечно пребудет жива.Так отчего так победно и громкогде-то над талой водой —все остается! все остается! —голос поет молодой?И отчего так легко и звенящев гуще сплетенных ветвей —непреходяще! непреходяще! —юный твердит соловей?