В странствиях своихпо Сибири,по сибирскому югу,по древней земле хакасов,я обнаружил однаждыв местном музеелатунное зеркало,найденное при раскопкахв здешних курганах,принадлежавшее некогдаправителям из династийТан, Сун и Мин, —латунное зеркало,сохранившеена обратной своей сторонехорошо различимую надпись:«Спрашивал Конфу-цзы:– Почему весел? —Отвечал Юн Ци-Ци:– Потому что человек,мужчинаи живу».Вот воистинуфилософиямудраяи простая,такая заманчиваяформулавеселья и оптимизма —что долгие годы потомя старался,насколько возможно,следовать ейи жить в соответствии с нею.…Ныне,когда веселье моепо понятным причинамубываетвсе боле и боле,я спрашиваю себя временамис тревогой:– Почему невесел? —И хватаюсь,как за соломинку,за последнее это —живу! —полагая, что в нем,в конце концов, тожеесть некоторое основаньедля весельяи оптимизма.
Первое марта
И снова с облегченьем и с надеждойперевернем последний лист февральский,последний зимнийкалендарный лист.…Рассветный воздух зябок был и мглист.Еще горел фонарь через дорогу.Светились близлежащие дома.И я, вздохнув —ну вот и слава богу,еще одна закончилась зима! —перевернул февральский лист последний.И сразу марта первое числопередо мной взошлои проросло,как стебельи как первая травинка(как знак неотвратимых перемен,как якобинства тайный иероглиф),и тотчас же фонарь ночной потух,и в воздухе разлился вольный дух,крамольный дух лесов и дух полей,дух пахотыи дух цареубийства.
«Я руку и сердце нарисовал…»
Я руку и сердце нарисовалкрасками на картоне.Там сердце мое, как червовый туз,лежит на моей ладони.И так как полцарства нет у меня,а тем более – полумира,прими от меня этот скромный дарв качестве сувенира.А дабы значенье ему придатьдарственной, что ли, вроде,я выведу крупно карандашомнадпись на обороте —мол, руку свою и сердце свое,аки жених во храме,дарит старый король трефейюной бубновой даме.А понеже полцарства нет у него,а тем паче нет полумира,сей скромный дар он просит принятьв качестве сувенира.Ну, а коль не изволит она егочестью почтить такою —она может вернуть ему сердце еговместе с его рукою.
«Жить среди книг…»
Жить среди книг —хотя б и не читая,лишь ощущать присутствие вблизи,как близость лесаили близость моря, —вот лучшее из одиночеств.Потомственный квартиросъемщик,в очередном своем чужом жилищея первым делом расставляю ихна полках, на шкафах,везде, где только можно,прилежно протираю влажной тряпкой,и, завершив привычный ритуал,смотрю на них едва ль не вожделенно,как тот скупой в своем подвале тайном,приподымая крышку сундука,где все его сокровища хранятся, —воистину, какой волшебный блеск!Как я сейчас богат!Едва ли кто сравнитсясо мной в моем богатстве!Отныне здесь мой дом,и я в нем жить могу —я чувствую себя в своем кругуи потому спокойно засыпаю —и словно бы лежу на океанском дне,куда сквозь толщу вод доносятся ко мненеясный шелест, шорох, тихий шепот,и топот ног,и звуки многих голосов,и, чуть освоясь в их нестройном хоре,я вскоре начинаю понимать,что квартирую ныне в Эльсиноре,в жилище обедневших королей,сняв комнату за пятьдесят рублей(что в наши времена – почти что даром),и вот сегодня с самого утраздесь собрались заезжие актерыи происходит странный карнавалиль некое дается представленье,и я слежу, как движется сюжет,где Дон Кихотшлет вызов Дон Жуану,где Фауст искушает донну Анну,а бедный Лируходит на войну —она уже идет четыре года,а может, сто четыре или больше,и я устал от долгого пути,от мин, от артобстрелов, от бомбежек,меж тем снаряды рвутся где-то рядом,а я никак подняться не могу,я должен встать,я не могу подняться,я задыхаюсь, я едва дышу —все кончено, я гибну, донна Анна!И меркнет свет,и я лечу куда-то в бездну,в последний миг услышать успевая,как возглашает Главный Лицедей,решительно на этом ставя точку:– Все в мире, господа, – война детей,где, впрочем, каждый умирает в одиночку!..И сразу рушится в кромешный мрак ночноймой зыбкий мир,мой Эльсинор очередной.
Сквозь годы
(Из ненаписанных стихотворений)
Прохожу по рынку,словно иду сквозь годы.– Молодой человек, —окликают меняв цветочном ряду, —вот, пожалуйста, —замечательные хризантемы!– Мужчина, —взывает ко мнепродавщица фруктов, —посмотрите, какие персики, —специально для вас!– Папаша, —вопрошает меня девица,торгующая овощами, —не желаете ли капусткидля свеженьких щец?А паренек по соседствукричит мнечуть не в самое ухо:– Дедуля,укропчика не забудьте,петрушечкине забудьте купить!И я малодушно,едва ль не бегом,возвращаюсь туда,где продаютненужные мнехризантемы,в тайной надеждеснова услышать —молодой человек,молодой человек!
Предзимье (Попытка романса)
Я весть о себе не подам,и ты мне навстречу не выйдешь.Но дело идет к холодам,и ты это скоро увидишь.Былое забвенью предам,как павших земле предавали.Но дело идет к холодам,и это поправишь едва ли.Уйти к Патриаршим прудам,по желтым аллеям шататься.Но дело идет к холодам,и с этим нельзя не считаться.Я верю грядущим годам,где все незнакомо и ново.Но дело идет к холодам,и нет варианта иного.А впрочем, ты так молода,что даже в пальтишке без мехавсе эти мои холода никакдля тебя не помеха.Ты так молода, молода,а рядом такие соблазны,что эти мои холоданисколько тебе не опасны.Простимся до Судного дня.Все птицы мои улетели.Но ты еще вспомнишь меняоднажды во время метели.В морозной январской тиши,припомнив ушедшие годы,ты варежкой мне помашииз вашей холодной погоды.
«Свеченье протуберанцев…»
Свеченье протуберанцев.Смещенье солнечных пятен.Как мир этот необъятен,и темен, и непонятен.Пред храмом его высокимбессильно толпясь у входа,одни говорят – Всевышний! —другие твердят – Природа!Я ввысь возношу ладони,куда и кому не зная.Небесная твердь безмолвна.Безмолвствует твердь земная.К кому ж я опять взываютак набожно, так безбожно —простите меня, простите! —помилуйте, если можно?
«…Пять лебедей у кромки Рижского залива…»
…Пять лебедей у кромки Рижского залива……В том теплом и бесснежном январе…Мы с дочерью. Мы с ней почти одни.Семнадцать дней. Два грустных пилигрима.Два путника беспечных и счастливых.Почти одни на опустевшем побережье.Мы кормим чаек. Мы бросаем имостатки наших пиршеств королевских.А за спиной у нас большой прозрачный дом,где дышат морем деревянные ступении пахнет хвоей, пахнет елкой новогодней,почти осыпавшейся, вновь напоминаяо том, как быстро все проходит в этом мире.Ах, дочь моя, Корделия моя,все скверно в нашем бедном королевстве,и мы с тобой так сильно жаждем чуда,что, видно, уж нельзя ему не быть…Так вот,когда мы приходим к морю последний раз,чтобы с ним проститься,и, как велит обычай,швыряем в воду монетки,готовясь уже уйти, —именно в этот момент,взявшись невесть откуда,возникают они перед нами,такие нездешниев величавой своей отрешенности,в отстраненности ото всего,что нас окружает,и проплывают медленно перед нами —пять лебедей у кромки Рижского залива,пять белых птиц, как пять надежд,пять обещаний,пять нотных знаков, пять легчайших звуков,начальных звуков нисходящей гаммы,где первый по ранжиру – лебедь До,а дальше лебедь Ре и лебедь Ми,и Фа и Соль, два малых лебеденка,и то, что не хватало Ля и Си,сама незавершенность этой гаммы,она-то и была как обещанье,намек на что-то, что должно свершиться, —что минет сроки гамма завершится,и в некий часраскроется Сезам,и сбудутся все наши ожиданья…Спасибо всем обычным чудесам,дарующим надежду!До свиданья,до встречи, До,до встречи, Ля и Си!По сути, нам совсем немного надо —всего пустяк – была бы лишь надежда.Покуда есть надежда – можно жить.
«Чешский поэт Владимир Голан…»
Чешский поэт Владимир Голанпрожил достойно на этом свете.– Дети, – любил говорить он, – дети.Дети, и только они, по сути. —Дети, – любил говорить он, глядяв сосредоточенные их лица, —одни только детивечны, как песняжаворонканад битвойу Аустерлица.Но дети —понятье вневозрастное.Граф,пророк и провидец,отлученный от церкви апостол,седобородый высокий старик,похожий на господа Бога,как мальчишка,убегает из дома —крадучись,тихо-тихо,чтоб не скрипнула половица, —как ребенок,в наивной уверенности,что никто не узнает,никто не услышит,никто не увидит —но едва лишь он из дому выйдет,застучат телеграфные аппараты,загудят телефонные провода —ну куда он,куда?!Малый ребенок.Большой ребенок.Старый ребенок.
Это я…
(Из ненаписанных стихотворений)
Есть любимые книги,есть любимые названья,существующиекак бы отдельно,независимодруг от друга.В наше времядемонстраций,манифестаций,всевозможных шествийвижу себяв одной из колоннс транспарантом,на котором начертаносамое мое любимое,заповедное,сокровенное,от которогодух у меня захватывает —нет, не названье,нечто гораздо большее,чем названье(жизни? судьбы? пути?),возглас отчаянья,крик о помощи,мольба о помилованье —это я,это я, Господи,Господи,это я!