Бывает ли это теперь,как прежде когда-то бывало, —чтоб вьюга в ночи завывалаи негде укрыться в пути?Случается ль это теперь,как прежде когда-то случалось, —чтоб снежная ветка стучаласьв ночное слепое окно?Бывает ли это теперь…Конечно, конечно, бывает —и вьюга в ночи завывает,и негде укрыться в пути,и долго в ночное окномохнатая ветка стучится…Да, все это может случиться,но только уже не с тобой.Давно улеглись по угламбураны твои и метели.Отпели давно, отсвистеливсе лучшие вьюги твои.… И снова мне снится всю ночь,как вьюга вдали завывает,все кличет меня, зазывает,все манит и манит к себе.
«– Что нового? послушай, говорят…»
– Что нового? послушай, говорят,кругом огни, кругом огни горят.Пора и нам! осмелимся, шагнем,потешимся, нашутимся с огнем!Пора и нам, огонь горит в окне.– Смотри, смотри, сгорим с тобой в огне!– Сгорим в огне? Ну что ж, не мы одни.Кругом огни, кругом горят огни.Куда же ты, постой!., а говорят,кругом огни, кругом огни горят…
Женщина, которая летала
Женщина,девочка,почти что подросток,веснушчатая, угловатая(этакий гадкий утенок), —и в любви все никак не везло.А город был южный,душный,и там,на площадке еготанцевальной,потные пары,плотно прижавшись друг к другу,кружились по кругу,целовались тайком и смеялись,и пластинкито и дело сменялись, —а она все стояла одна,все ждала,чтоб ее пригласили,и глаза умоляли,глаза просили —тщетно,напрасно.А потом было белое танго,и этодавало ей правосамой пригласить кавалера,а она не могла,не хотела,и тогда,словно птица,взмахнула рукамии полетеланад танцевальной площадкой(да, пусть они видят,пусть знают!),и сделала круг,и еще,и – полетела,и полетела…Ну что же ты,глупенькая,опустись на землю!..Не опускается.Так и летает.Так до сих пор и летает.
«В будапештской гостинице, в номере, на стене…»
В будапештской гостинице, в номере, на стене —деревенский зимний пейзаж в деревянной раме.На исходе сумерек, знойными вечерами,он так странен здесь, в этой комнате городской.Деревенский зимний пейзаж, тишина и снег,и пустынный двор, и колодец, и дом с сенями,и неясный след, оставшийся за санями,на которых кто-то уехал давным-давно.Отчего же томит меня этот далекий звук,этот сонно скользящий санный поющий полоз,и зачем я хочу представить лицо и голоснезнакомой женщины, едущей в тех санях?Для чего мне надо увидеть забор и домна степной равнине где-то за Орошхазой,и на мягких ресницах женщины темноглазойосторожно тающий теплый январский снег?В будапештской гостинице, в номере, на стене…Но зачем мне помнить, думать и знать об этомчерез столько лет, будапештским горячим летом,в этом тесном, душном номере небольшом!А за окнами – зелень, марево, зной, Дунай,пешеходы, колокола и обрывки речи.И бесшумно падает, падает мне на плечиэтот давний-давний, теплый венгерский снег.
«И щебет, и кукованье…»
И щебет, и кукованье,и посвисты, и раскаты…Все больше люблю рассветы.Все меньше люблю закаты.Прелюдия дня и утра,их трепетное рожденье.Какой-нибудь новой жизниначало и пробужденье…Но,скажешь ты,это утрои раннее это поле —всего только образ, символ,метафора, и не боле.И все же – зачем так быстросменяются дни и даты!..Все дальше наши рассветы.Все ближе наши закаты.
«На шумном пиру отпирую…»
На шумном пиру отпирую,а после, допивши вино,все страсти свои зашифрую,лишь имя оставлю одно.А может быть, даже не имя,не полный рисунок его,а только две буквы начальныхостанутся вместо него.Останутся инициалына белой странице одной,как бедные провинциалыв безлюдье столицы ночной.Уснули троллейбусы в парке,трамваи не ходят давно.В чужом опустевшем кварталепоследнее гаснет окно.И нет ни друзей, ни знакомых,ни дальней хотя бы родни.И только вокзалов полночныхраспахнуты двери одни.
«Пред вами жизнь моя…»
Пред вами жизнь моя – прочтите жизнь мою.Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,как достоверный исторический роман,где есть местами романтический туман,но неизменно пробивает себе путьреалистическая соль его и суть.Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.Я вам на суд ее смиренно отдаю.Я все вложил в нее, что знал и что имел.Я так писал ее, как мог и как умел.И стоит вам хотя б затем ее прочесть,чтоб все грехи мои и промахи учесть,чтоб всех оплошностей моих не повторять,на повторенье уже время не терять, —мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших днеймоей была бы и правдивей, и верней!
«За рощей туман сгущался…»
За рощей туман сгущался,все чаще дождь моросил.Я с молодостью прощался,прощенья у ней просил.– Еще, – говорил, – побуду.– Пора, – отвечала, – в путь.О, я тебя не забуду!О, ты меня не забудь!Двенадцать часов пробило.Темно за окном, черно.– Когда это, милый, было?– Вчера, – говорю, – давно.Луна в облаках бродила,шуршала у ног трава.Ах, молодость, ты правдива!Ах, молодость, ты права!И тщетно взываю к чуду,и что-то сжимает грудь…О, я тебя не забуду!О, ты меня не забудь!
«Мундиры, ментики, нашивки, эполеты…»
Д. Самойлову
Мундиры, ментики, нашивки, эполеты.А век так короток – господь не приведи.Мальчишки, умницы, российские поэты,провидцы в двадцать и пророки к тридцати.Мы всё их старше год от года, час от часа,живем, на том себя с неловкостью ловя,что нам те гении российского Парнасауже по возрасту годятся в сыновья.Как первый гром над поредевшими лесами,как элегическая майская гроза,звенят над нашими с тобою голосамипочти мальчишеские эти голоса.Ах, танец бальный, отголосок погребальный.Посмертной маски полудетские черты.Гусар, поручик, дерзкий юноша опальный,с мятежным демоном сходившийся на ты.Каким же ветром обдиралась эта кожа,какое пламя видел он, какую тьму,чтоб, словно жизнь безмерно долгую итожа,в конце сказать – «и зло наскучило ему»!He долгожители, не баловни фортуны —провидцы смолоду, пророки искони…Мы всё их старше, а они всё так же юны,и нету судей у нас выше, чем они.
«Снег валил до полуночи…»
Снег валил до полуночи, рушился мракнад ущельями,а потом стало тихо, и месяц взошел молодой…Этот мир, он и движим и жив испоконпревращеньями,то незримой, то явной, бесчисленной их чередой.Чередуется свет с темнотой, обретенья – с потерями,и во всем этом свой, несомненно, и смысл, и резон.Череда превращений, закон сохраненья материи —как догадка твоя дерзновенна, Овидий Назон!Все, действительно, так,и, покуда планета вращается,и природа, ликуя, справляет свое торжество,всякий миг завершается что-то,и вновь превращаетсясущество в вещество, и опять вещество в существо.Как в кольце лабиринта глухими бредемкоридорами,как в преддверии часа, когда разразится гроза,переходами темными движемся,между которымиобжигающий пламень на миг ослепляет глаза.Недоверчиво смотрим, как трагик становитсякомиком,сокрушенно взираем, как старость вступает в права,как гора рассыпается в прах,и над маленьким холмиком,выбиваясь из сил, молодая восходит трава.И однажды осенней порой, прислоняськ подоконнику,вдруг легко различаем сквозь морок и зябкийтуман,как наш давний роман переходит в семейнуюхронику,и семейным преданьем становится старый роман.Мы себя убеждаем – ну, что там печалитьсяпопусту,но подстреленной птицей клокочет и рветсяв грудиэтот сдавленный возглас – как вслед уходящемупоезду —о мгновенье, помедли,помешкай,постой,погоди!