Когда я решил распрощаться уже и проститьсяс моею печалью, с моими минувшими днями,какая-то с облаком схожая черная птицакак бы ненароком в окошко мое заглянула.Когда я решил и решился уже распрощатьсяс моими прошедшими днями, с печалью моею,та странная птица, как бы на правах домочадца,негромко, но твердо в окошко мое постучала.Как бы на правах прорицателя и ясновидца,которому тайны разгадывать – плевое дело,та странная, с облаком схожая черная птицанасмешливым глазом своим на меня поглядела.Как бы на правах ясновидца, провидца, пророка,которому ведомо все, что случится со мною,она посмотрела насмешливо – дескать, не выйдет,она головой покачала – и нечего думать.Но я уже принял решенье, решил и решился,и ваша усмешка, она здесь едва ли уместна,Я знаю давно вас, и мне ваше имя известно —вы просто нахальная глупая птица, и только.А я уже принял решенье, и я уплываю —решил и решился, и я уплываю, прощайте —по черной воде уплываю, прощаясь безмолвнос прошедшими днями, с минувшей печалью моею.Я принял решенье, решился, и как отрешеньеот той миновавшей печали и дней миновавшихвнизу подо мною темнеет мое отраженье,по черному руслу, по черной воде уплывая.По черному руслу – прощайте – все дальше и дальше,все глуше и глуше, все тише вокруг и безлюдней.И только одна эта странная черная птицавсе смотрит мне в душу насмешливым глазом печальным.
«Каждый выбирает для себя…»
Каждый выбирает для себяженщину, религию, дорогу.Дьяволу служить или пророку —каждый выбирает для себя.Каждый выбирает по себеслово для любви и для молитвы.Шпагу для дуэли, меч для битвыкаждый выбирает по себе.Каждый выбирает по себе.Щит и латы. Посох и заплаты.Мера окончательной расплаты.Каждый выбирает по себе.Каждый выбирает для себя.Выбираю тоже – как умею.Ни к кому претензий не имею.Каждый выбирает для себя.
«Кровать и стол, и ничего не надо больше…»
Кровать и стол, и ничего не надо больше.Мой старый стол, мое фамильное владенье,моя страна, моя великая держава,и мой престол, где я владыка суверенный,где, высшей власти никому не уступая,так сладко царствовать, хотя и не спокойно.Мой старый стол, мое распаханное поле,моя страда, моя поденная работа,моя неспешно колосящаяся нива,где так губительны жара и суховеи,и так опасны эти ливни затяжные,но тем прекрасней время жатвы запоздалой.Мой старый стол, мои форты, мои бойницы,мои окопы и поля моих сражений,мои лежащие во прахе Фермопилы,мой Карфаген, который трижды был разрушен,Бородино мое и поле Куликово,следы побед моих былых и поражений,где в двух шагах от Шевардинского редута —Аустерлица окровавленные камни.Мой старый стол, мой отчий край мои дальний берег,моя земля обетованная, мой остров,мой утлый плот, моя спасительная шлюпканад штормовою глубиной девятибалльной,меня несущая меж Сциллой и Харибдойна свет маячный, одинокий свет зеленыйгорящей за полночь моей настольной лампы.Мой старый стол, моя невольничья галера,мой горький рай, моя сладчайшая Голгофа,я так люблю твою негладкую поверхность,и мне легко, когда я весь к тебе прикован,твой раб смиреннейший, твой узник добровольный,я сам иду к тебе сквозь все, что мне мешает,сквозь все, что держит, что висит на мне и давит —сквозь лабиринты, сквозь чащобу, сквозь препоны —Лаокооном – сквозь лианы – продираюсь,к тебе, к тебе – скорей надеть свои оковы!..Кровать и стол, и ничего не надо больше…Ты скажешь – полноте, мой друг, в твои-то лета!Но я клянусь тебе, что это не притворство,не лицемерье, не рисовка и не поза,и ты живи себе как знаешь, бог с тобою,а мне и этого хватило бы с лихвою —мой старый стол, где я пирую исступленнои с всемогущими богами пью на равных,моя кровать, где я на миг могу забытьсяи все забыть, и всех забыть, и быть забытым,чтоб через миг услышать вновь, как бьет копытоми мордой тычется в меня своей шершавоймой старый стол, мой добрый друг четвероногий,мой верный конь, мой Росинант неутомимый.– Вставай, вставай, – он говорит, – уже светает,уже проснулись и Севилья, и Кордова,и нам пора опять в далекую дорогу,где ждут нас новые и новые сраженьяи где однажды свою голову мы сложим(а это, в сущности, и есть мое призванье)во славу нашей несравненной Дульсинеи(чего же мне еще желать, скажи на милость!),во имя правды и добра на этом свете(а мне и вправду ничего не надо больше!).Моя страна, моя великая держава.Моя страда, моя поденная работа.Моя земля обетованная, мой остров.Мой горький рай, моя сладчайшая Голгофа.… И к голове моей прощально прикоснетсяего суровая негладкая поверхность.
«Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет…»
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,и удивится – как близко черемухой пахнет,пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем,жизнь впереди – как еще не раскрытая книга.Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,и удивится – как быстро черемуха чахнет,сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет,пахнет снегами, морозом, зимой, холодами.Кто-нибудь утром сегодня совсем не проснется,кто-нибудь тихо губами к губам прикоснетсяи задохнется – как пахнет бинтами и йодом,и стеарином, и свежей доскою сосновой.В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом,и стеарином, и свежей доскою сосновой,пахнет снегами, морозом, зимой, холодамии – ничего не поделать – черемухой пахнет.Пахнет черемухой в утреннем воздухе раннем.Пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем.Что бы там ни было с нами, но снова и сновапахнет черемухой – и ничего не поделать!
«Если бы я мог начать сначала…»
Если бы я мог начать сначалабренное свое существованье,я бы прожил жизнь свою не так —прожил бы я жизнь мою иначе.Я не стал бы делать то и то.Я сумел бы сделать то и это.Не туда пошел бы, а туда.С теми бы поехал, а не с теми.Зная точно что и почему,я бы все иною меркой мерил.Ни за что не верил бы тому,а тому и этому бы верил.Я бы то и это совершил.Я бы от того-то отказался.Те и те вопросы разрешил,тех и тех вопросов не касался.Словом, получив свое вдвойне,радуясь такой своей удаче,эту вновь дарованную мне,прожил бы я жизнь мою иначе.И в преддверье стужи ледяной,у конца второй моей дороги,тихий, убеленный сединой,я подвел бы грустные итоги.И в конце повторного пути,у того последнего причала,я сказал бы – господи, прости,дай начать мне, господи, сначала!Ибо жизнь, она мне и самастолько раз давала убедиться —поздний опыт зрелого умавозрасту другому не годится.Да и сколько жизней не живи —как бы эту лодку ни ломало —сколько в этом море ни плыви —все равно покажется, что мало.Грозный царь на бронзовом коне.Саркофаги Греции и Рима.Жизь моя, люблю тебя вдвойнеи за то, что ты неповторима.Благодарен ветру и звезде.Звукам водопада и свирели.… Струйка дыма. Капля на листе.Грозовое облако сирени.Ветер и звезду благодарю.Песенку прошу, чтоб не молчала.– Господи всевышний! – говорю.Если бы мне все это сначала!
Письма Катерине или прогулка с Фаустом (1981)
Приглашенье к прологу
И все-таки смог.Вознамерился.Стрелки, решил, передвину.Все сроки нарушу.Привычные связи разрушу. Начну все сначала, решил.И дьяволу душу не продал, а отдал за милую душу,и с Фаустом вместе ту самую чашу до дна осушил.Ну что же, в дорогу, душа моя, с богом, начнем понемногу.Приступим к прологу Мгновенье, воскликнем, гряди!…И, под вечер из дому выйдя,пустился я тихо в дорогу,и странный попутчик мой шел со мной рядоми чуть впереди.Уже нас виденья в ночи окружают причудливым роем.Багровая молния где-то за нами проводит черту.Какие ж мы тайны с тобою откроем, едва приоткроемту звездную занавесь неба, завесу заветную ту!Сферический купол над нами качается,ночь еще длится,размеренно движутся сонмы бесчисленныхзвезд и планет.И вот постепенно из тьмы проступают какие-то лица.Тебя еще нет среди них, Катерина, пока еще нет.Но все, что вокруг, – удивительно так,необычно и ново,и все это значит, что ты уже естьи ты где-то в пути,пылинка, туманность, дождинка,снежинка из века иного,и суть, и загадка его, и разгадка, и дух во плоти.Снежинка и ветер, легчайшее облачко, смутная дата,дыханье, мерцанье, мгновенье какого-то дня,то самое лучшее что-то,что будет когда-тосо мною, при мне, и потом еще, после меня.Мое очищенье, мое искупленье, мое оправданье,мое испытанье —заведомо знать и не думать о том,каким быстротечным окажется позднее это свиданье,как скоро приходит за ним неизбежное это потом.И все-таки жду и ловлю благодарственнопервый твой шаг осторожный.Иди и не бойся, душа моя, день наступает, пора.И легок руке моей посох —как перышко легок мой посох дорожный,и тысячекрат тяжелее свинцовая тяжесть пера.
«Остановилось время. Шли часы…»
Остановилось время. Шли часы,а между тем остановилось время,и было странно слышать в это время,как где-то еще тикают часы.Они еще стучали, как вчера,меж тем как время впрямь остановилось,и временами страшно становилосьот мерного тиктаканья часов.Еще скрипели где-то шестерни,тяжелые постукивали стрелки,как эхо арьергардной перестрелкипоспешно отступающих частей.Еще какой-то колокол гудел,но был уже едва ль не святотатствомв тумане над Вестминстерским аббатствоммеланхолично плывший перезвон.Стучали падуанские часы,и педантично страсбургские били,и четко час на четверти дробилиМилана мелодичные часы.Но в хоре этих звучных голосовбыл как-то по-особенному страшенне этот звон, плывущий с древних башенпо черепицам кровель городских —но старые настенные часы,в которых вдруг оконце открывалосьи из него так ясно раздавалосьлесное позабытое ку-ку.Певунья механическая тазрачками изумленными вращалаи, смыслу вопреки, не прекращаласмешного волхвованья своего.Она вела свой счет моим годам,и путала, и начинала снова,и этот звук пророчества лесноговсю душу мне на части разрывал.И я спросил у Фауста:на целый мир воскликнув громогласно«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»забыли вы часы остановить!И я спросил у Фауста:– К чему,легко остановив движенье суток,как некий сумасбродный предрассудок,вы этот звук оставили часам!И Фауст мне ответил:– О mem Herr,живущие во времени стоящемне смеют знать о миге предстоящеми этих звуков слышать не должны.К тому же все влюбленные, mein Freund,каким-то высшим зреньем обладая,умеют жить, часов не наблюдая.А вы, mein Herz, видать, не влюблены?!И что-то в этот миг произошло.Тот старый плут, он знал, куда он метил.И год прошел – а я и не заметил.И пробил час – а я не услыхал.
«Шла дорога к Тракаю…»
Шла дорога к Тракаю, литовская осень была ещев самом начале,и в этом началенас озера Тракая своим обручали кольцом,а высокие кроны лесные венчали.Все вокруг замирало, стремительно близился рокотдевятого валаи грохот обвала.И Прекрасной Елены божественный ликбез труда Маргарита моя затмевала.Плыл, как лодочка, лист по воде,и плыла тишина,и легко показаться могловременами,что уже никого не осталось на этой земле,кроме нас —только мы и озера,и травы под нами,и кроны над нами.А меж тем кто-то третий все времянеслышно бродил вокруг наси таился в травенад обрывом,у самого края.То, наверно, мой Фауст за нами следилиз прибрежных кустов,ухмыляясь в усыи ладони хитро потирая.Холодало, темнело, виденье Тракайского замкав озерной водепотемневшейвсе тише качалось.Начиналась литовская ранняя осень,короткое лето на этом кончалось.И, не зная еще, доведется ли намк этим добрым озерамприехать когда-нибудь снова,я из ветки случайной лесной,как господь,сотворил человечка лесногосмешного.Я его перочинным ножом обстрогал добела,человеческим ликом его наделил,и когда завершил свое дело,осторожно поставил на толстую ветку егои шпагатом к стволу привязалего хрупкое тело.И, когда мы ушли, он остался один там стоятьнад холодной вечерней водой,и без нас уже листья с осенних деревоблетели.… В этот час, когда ветер тревожно стучитсяв ночное окно,в этот час января и полночной метели,до озноба отчетливо вдруг представляю,как он там сейчас одиноко стоитнад застывшей водой,за ночными снегамии мглою морозно-лиловой,от всего отрешенный, отвергнутый идол любви,деревянный смешной человечекиз ветки еловой.
Сцена в погребке
Небольшая комната в подвале винного погребка. Почти все места заняты. За одним из столиков – Иронический человек за бутылкой вина и Квадратный человек за бутылкой минеральной.
Входят Поэт и Фауст.
Фауст
Вон там два места – справа, у окна.
Подходит к Ироническому человеку.
Простите, сударь,
здесь у вас свободно?
Иронический человек
Свободно, сударь,
если вам угодно!
Квадратный человек (в сторону)
Откуда их, ей-богу, черт несет!
Фауст
Благодарю вас…
Присаживается со своим спутником.
Что ж, передохнем,
пропустим рейнской влаги понемногу,
а после снова пустимся в дорогу.
Делает едва заметное движенье, и тот час на столе появляются две бутылки с вином и два стакана.