Черное перо серой вороны
Шрифт:
Он сел на стул, не дожидаясь приглашения, и первым пошел в атаку:
– Вы, господин Щупляков, насколько мне известно, являетесь начальником охраны комбината. В ваши функции не входит допрашивать работников комбината. На это имеются соответствующие органы. Лично я не собираюсь отвечать на ваши провокационные вопросы. Если вы считаете, что кто-то из нас совершил преступление, обратитесь в милицию, прокуратуру, в суд, наконец. Пусть нас вызывают куда следует соответствующей повесткой и допрашивают в присутствии адвоката.
Щупляков кивал головой, как бы соглашаясь со всем, что говорил Сорокин. И когда тот закончил, протянул ему листок, на котором было написано: «В вашей бригаде далеко
Сорокин принял бумажку с такой осторожностью, точно это была змея. Он читал, время от времени посматривая на Щуплякова, а тот, чтобы избежать паузы в допросе, которая может вызвать подозрение у Осевкина, стал звонить на проходную, возле которой стояла груженая фура, искоса поглядывая на Сорокина. Звонить было совсем не обязательно: контроль за фурами, за их погрузкой лежит не на охране, а на кладовщиках; охрана лишь проверяет сопроводительные документы.
А Сорокин между тем прочитал записку, глянул, упрямо закусив губу, внимательно и с явным недоверием на Щуплякова, который продолжал говорить в трубку. Не прекращая разговора, он забрал у Сорокина записку, щелкнул зажигалкой и вертел клочок бумаги над пепельницей, пока не догорел последний белый краешек. После чего растер пепел и ссыпал в горшок с геранью. Затем, положив трубку и показав на часы, продолжил беседу:
– Все, что вы здесь говорили, не имеет ни малейшего значения, дорогой мой Артем Александрович. Мы с вами не в милиции, мы с вами на производстве. И в наших с вами общих интересах следить за тем, чтобы в работе комбината не было ни малейшего сбоя. Я согласен – отвечать на мои вопросы не входит в ваши обязанности. Зато входит в мои задать вам эти вопросы. И хотите вы того или нет, отвечать на них вам придется. Тем более что это внутреннее дело комбината, и милиция к этому не имеет никакого отношения.
Далее их разговор пролег по уже отлаженной колее. При этом Сорокин все время сбивался на прежний тон, затверженный, видимо, им загодя, а более оттого, что никак не мог взять в толк, какая роль отведена ему в этом спектакле. Но все раньше или позже кончается, закончился и этот мучительный для обоих разговор. Сорокин с облегчением вздохнул, покидая кабинет Щуплякова. А тот долго стоял у окна, наблюдая, как бригадир наладчиков пересекает двор по направлению Второго корпуса. Он шагал вразвалочку, у двери корпуса задержался на мгновение, глянул на окна третьего этажа, и только после этого открыл дверь и скрылся из глаз. Щупляков понял, что Сорокин так до конца ему и не поверил, а поверит лишь тогда, когда переговорит с Улыбышевым, и то лишь в том случае, если тот внушит ему доверие к своему бывшему сослуживцу. Но время не терпит. Не исключено, что мальчишка находится под наблюдением людей Осевкина и приведет их к себе домой. Однако и держать его здесь в ожидании Осевкина было не менее опасно. И не только для Пашки Лукашина, но и для самого Щуплякова.
Стрелки часов, между тем, подбирались к десяти. Осевкина все не было. Он даже ни разу не позвонил после того раннего звонка, и это было непонятно и подозрительно.
Из Второго корпуса вышел кто-то, переодетый в обычную одежду: белые штаны, белая футболка. Похоже, кто-то из бригады Сорокина. Человек быстрым шагом пересек двор и скрылся за дверью проходной.
Щупляков позвонил секретарше директора комбината и сказал, что ему нужно срочно отлучиться, и если в нем, Щуплякове, возникнет необходимость, то его домашний и мобильный телефоны есть в телефонной книге. С этими словами Олег Михайлович натянул на себя серую ветровку, которой пользовался очень редко, нахлобучил на голову такую же серую летнюю шляпу и поспешно покинул кабинет, а затем и проходную комбината, в которую упирался сквер с новой церковью, а в него улица Владимирская.
Еще несколько секунд – и он бы опоздал: вдалеке, в ряби света и теней, несколько раз мелькнула белая фигура человека и пропала, свернув в переулок. Щупляков ускорил шаги.
Он только сейчас, связав цепью последовательности все утренние события, понял, что свалял дурака. Но отступать было поздно, и он решил, что если Осевкин или кто-то из его шайки начнет допытываться, откуда взялось это странное совпадение: привод мальчишки, медсестра, уход мальчишки, допросы, человек Сорокина, покинувший работу, – то придется сказать, что все это – кроме привода мальчишки – он, Щупляков, подстроил сам, чтобы выяснить, как эти люди и надписи связаны между собой. Ну а дальше… дальше он придумает еще что-нибудь вполне правдоподобное. Не может быть, чтобы сам Осевкин, человек не слишком проницательный и умный, или кто-то из его людей легко смогут разобраться в хитросплетении событий, каждое из которых по отдельности должны представляться им весьма незамысловатыми.
Щупляков свернул в переулок и остановился на углу под раскидистой липой – переулок был пуст. Пройти его из конца в конец человек не мог за эти полторы минуты тем шагом, каким он шел до этого. Он либо пробежал оставшуюся часть, что вряд ли, либо свернул в какой-нибудь проходной двор. И Щупляков, задержавшись на углу лишь на несколько мгновений, тем же ускоренным шагом двинулся дальше и, пройдя метров двести, увидел довольно широкий проход между двумя пятиэтажками и все ту же фигуру, мелькающую в пятнах света и теней. Вот она пересекла сквер с детской площадкой и скрылась в среднем подъезде пятиэтажки. Щупляков приметил лавочку среди кустов сирени, прошел к ней, сел и стал ждать. Часы на его руках показывали 10–41.
Прошло всего несколько минут, и человек вышел из подъезда, оглянулся в растерянности и стал закуривать. На этот раз Щупляков вполне разглядел его – это был Будников. Не исключено, что он побывал в квартире, где живет Пашка Лукашин, – если, разумеется, тот живет в этом доме, – и либо не застал там никого, либо мать Пашки не знает, где он находится. Ясно было и другое: человек этот не знает, что ему делать дальше. Скорее всего, бригадир дал ему конкретное поручение: пойти к Лукашиным домой и предупредить Пашку о необходимости срочно убраться куда-нибудь из города. Можно предположить, что ему посоветуют уйти к отцу, который большую часть времени живет в старом лесничестве, покинутом его прежними хозяевами. Где находится это лесничество, Щупляков не знал.
Оказывается, он вообще мало что знает об этом городе и его окрестностях, решив, переселившись сюда, что это ему не пригодится, что с прошлым, когда надо было знать как можно больше о месте своего пребывания и о людях, с которыми придется столкнуться, покончено раз и навсегда. Он хорошо знал дорогу от дома в «Ручейке» до комбината, знал центр города и его магазины, рынок и дорогу к станции. И вот оказалось, что этого слишком мало.
А Будников, поплевав на сигарету, кинул ее в урну и пошел назад, оглядываясь и пожимая плечами. Идти за ним не имело смысла. Но Щупляков на всякий случай проводил его до Владимирской, убедился, что тот возвращается на комбинат, и свернул к гаражам, что у Гнилого оврага, по дороге, много раз подновляемой с помощью гравия.