Чернокнижник Молчанов [Исторические повести и сказания.]
Шрифт:
Крупные капли пота выступили у него на лбу. Глаза мигнули раз и остановились неподвижно. Он побледнел еще больше.
— Надо втикать, пане!
Потом он заговорил беспорядочно, быстро схватив руки Краснова в свои руки и заглядывая ему в лицо:
— Я забегал к Бружацу… Я ему сказал… я тогда ему дам денег, когда он уйдет к воротам… И он ушел. Я сам видел, что он ушел. Втикайте, пане!
— Хорошо, — сказал Краснов и заговорил с Фриде.
Шлёмка подумал, что они прощаются… Он видел, как Краснов обнял Фриде и поцеловал.
У него мелькнула мысль:
„Неужели этот саксонец останется у меня?"
В эту минуту Краснов к нему повернулся… Шлёмке показалось, будто Краснов стал выше, будто вырос на целую голову… Стоял он прямо, вытянувшись во весь рост.
Никогда раньше Шлемка не видал у него такого лица.
Будто заря взошла в нем, в его душе, широкая и светлая, и загорелась в лице… И тот же огонь сиял в его глазах, глядевших прямо в глаза Шлёмке.
— Шлёмка, — сказал Краснов и взял Фриде за руку, — он мог бежать в Саксонию. Туда легче пробраться, туда погони не будет. Но он сейчас говорит…
Грудь его высоко поднялась.
— Он говорит, что пойдет со мною, что бы ни было. У нас он нужнее. Слышишь, Шлемка? И теперь он мой брат…
Но Шлемка плохо соображал, что говорил ему Краснов. Одна мысль засела у него гвоздём в голове и не давала сосредоточиться на какой-нибудь другой мысли. У него на мгновение пронеслось только соображение, не выпил ли Краснов в его отсутствие лишнее, — и оттого такой странный.
— Втикайте, втикайте, панове! — сказал он.
IV.
Полчаса спустя, Краснов, Фриде и запорожцы благополучно миновали ворота.
Хорунжий, пан Бружац, оказавшийся действительно у ворот, только крикнул им вслед осипшим голосом:
— В другой раз не доверяйтесь, панове, этому жиду, потому что он, помяните мое слово, оберет вас, как девка ореховый куст. Счастливый путь!
И, повернувшись, вдруг схватил Шлёмку за бороду.
Вытаращив глаза, он крикнул прямо в лицо Шлёмке:
— Деньги!
Шлёмка дернул головой и вскрикнул, кривя рот от боли.
Солдаты, сидевшие около караулки, захохотали.
Краснову не удалось, однако, добраться до границы. На следующий же день, как он уехал, к коменданту города явился седенький старичок в подряснике, подпоясанном веревкой, босой, сгорбленный, с длинным костылем в руке.
Он поставил свой костыль в угол и сказал, потирая руки и устремив серые глазки в лицо комендантскому канцеляристу:
— Ясновельможный пан Бродович.
И прищурился, будто расшитый серебром контуш пана Бродовича слепил ему глаза.
Пан Бродович сурово поглядел на него. Но босой старичок только улыбался приятно и ласково, продолжая потирать ладонь о ладонь.
— Я знаю, куда он делся, — проговорил старичок, — я знаю, куда делся саксонец Фриде.
Он все продолжал улыбаться.
Старичка допросили. Он оказался звонарем при одной из околостенных церквей. В тот самый вечер, когда Фриде въезжал в Варшаву, старичок зажигал фонарь над воротами. Саксонца он не знал, но помнит хорошо Краснова. Краснов часто раньше бывал в Варшаве и часто проходил этими же воротами со Шлёмкой…
А теперь Шлёмка называл его местным помещиком. Старичку это показалось подозрительным. Для чего москалю называться поляком? Он стал следить за москалем. О, он тонко повел игру. Никто не заметил. Он пробрался во двор к Шлемке и подслушал… Пусть он сед, как лунь (и при этом старичок коснулся своих седин), но у него тонкий слух.
Глядя прищуренными глазами на свою белую без мозолей ладонь с плотно сомкнутыми пальцами, так закончил старичок свою речь: „я знаю даже, какой дорогой они пойдут!.. Я их вижу вот тут, как на ладони, вижу, как они бегут“.
И, сжав медленно пальцы в кулак, он добавил с коротким смешком:
— Ой, как же я их провел!
За Красновым была послана погоня и настигла его.
Произошла схватка.
Запорожцы ударили в сабли; но поляки были сильней их численностью.
Трое запорожцев были сейчас же зарублены.
Через минуту для Краснова стало ясно, что им не устоять. Поляки рубились, как знатоки своего дела. Краснов едва успевал отражать их удары.
Наседая на него и на Фриде, поляки кричали:
— Га, москаль пшклентый! Вот как вас, лайдаков!
Фриде, однако, у одного вышиб саблю, другого заколол. Краснов пробовал подражать ему, но у него самого едва не вылетела из рук сабля.
Заслонив собой Фриде, он крикнул громко по-немецки:
— Стойте! Кого вам надо?
Потом, словно спохватившись, то же самое крикнул по-польски.
Мгновенно у него созрел план спасения Фриде.
Зловещим, горящим взглядом смотрел он в лицо теснившему его поляку. Сердце его усиленно билось, и, казалось, в такт сердцу билась в голове горячая мысль:
„Так нет же, так нет же, не будет по-вашему"!
Снова он крикнул по-польски, загораживаясь саблей от сабли врага:
— Стойте! Кого вам надо?
И вдруг он увидел, как поляк, не перестававший кричать: „гай, лайдаки!“, вздрогнул и задержал саблю в воздухе. Спокойно, как свеча, она загорелась на солнце.
Краснов тоже опустил саблю и сказал по-немецки:
— Я сдаюсь! Довольно крови!
Он успел, однако, шепнуть запорожцам перед тем, как решиться на этот отчаянный шаг, чтобы они спасали саксонца.