Чернокнижники
Шрифт:
– Пора домой что ли, вставать рано.
– Я провожу, – подскочил Худоба.
Девушка залилась смехом.
– Да мы не боимся и не заблудимся.
Худоба почувствовал, как горячо становится щекам.
– Вдруг собака, – промямлил он.
– А то, – подбодрила парня Кривда и сверкнула в темноте зеленью глаза, – не смотри, что пес старый, шелудивый, злой он, того и гляди – загрызет! Ох, хотели мядку, да получили ядку.
Звенислава расхохоталась, было, над шуткой матери, но внезапно замолчала.
– Что это? – испуганно спросила девушка. Все подняли головы. В черном небе исчезли звезды, лишь был виден странный отсвет похожий на буквы.
– Книга, – прошептал Худоба, – все как говорил старик Данила.
– О чем ты? – спросила Звенислава.
– Да так, – отмахнулся Худоба, – глупость ляпнул.
Не топор кормит мужика, а работа, издавна говорили люди. Откуковала кукушка и налился тяжелый колос, обещавший сытую зиму. В избах поставили первые снопы, вобравшие в себя теплый дух полей, чтобы смолоть муку и спечь хлеб первого урожая.
Непосильная работа высушила девушек и их матерей, лица мужчин от солнца стали коричневыми, но светились радостью: дожди шли тихие, благодатные, изредка гневался Перун, метал молнии из черных туч и хохотал так, что избы ходили ходуном. Но после ненастья все расцветало и дышало свежестью, растения наполнялись силой и тянулись к солнцу, а радуга светилась в чистом небе и вдоволь пила водицы из реки Еловой. Хорошо было в деревне.
Худоба заходил в избу якобы к дядьке Петелю, чтобы переговорить с ним, а сам не мог отвести счастливых глаз от Звениславы. Девушка, прежде болтавшая с парнем без умолку, вдруг начала смущаться, краснеть и давиться словами. Уродушка внимательно наблюдала за ними из своего угла, хмурила мохнатые брови и все ниже клонилась под тяжестью горба. Однажды Кривда откинула крышку укладки и вытащила кокошник, расшитый речным жемчугом.
– Примерь-ка, дочка.
Звенислава покраснела и спрятала лицо в ладонях.
– Не смущайся, – ласково сказала Кривда, – люба ты Худобе, по осени свадьбу сыграем. Этот кокошник еще твоя бабка расшивать начала. Я на него жемчужинок добавила, камушков самоцветных, ленту красную пришила и фату прозрачную.
Уродушка задыхалась от зависти и злости. Все были так увлечены предстоящей свадьбой, что не замечали, как Уродушка повадилась сбегать из дома. Она выходила за околицу и направлялась к дубу, растущему недалеко от Кобыляевки. Деревенские побаивались этого высокого крепкого дерева. Многие видели, как Перун не однажды наказывал его и швырял огненные стрелы в ствол в три обхвата. Они разбивались о твердую кору, оставляя на ней длинные обожженные полосы.
Уродушка садилась на траву у корней дуба и ждала, когда черный ворон с одним крылом, прятавшийся в ветвях, кубарем свалится на нее. Ворон оборачивался старухой, она устраивалась рядом с Уродушкой, клала ее голову себе на колени и принималась расчесывать жесткие спутанные волосы.
– Эх, загубил красоту моей ненаглядной, – бормотала старуха, – но ничего, придет время, сумею я ее вернуть.
Уродушка жаловалась на Петеля и Кривду, рассказывала, как обижает ее Звенислава, а старуха охала, ахала и ругала родителей своей любимицы.
Наступили первые осенины. В домах погасили старый огонь и добывали новый, выбивая его кремнем. Старый огонь устал светить, ослабел, часто затухал, от нового ждали яркости, чтоб не подвел зимой, в лютые морозы давал тепло, прогонял болезни и беды. Работы в поле были закончены, начиналась пора свадеб. Однажды Уродушка прибежала к дубу и завыла.
Она каталась по земле, плевалась, вырывала с корнем траву. Лишь когда осипла, успокоилась и принялась размазывать слезы по грязному лицу.
– Вот тебе пряничек, – старуха достала из кармана фартука замусоленный кусок черствого пирога. – Тебя, бедненькую, небось, в черном теле держат, есть не дают, обижают.
– Еще как! – взвизгнула девушка, – довели сегодня до слез, и никто не подошел, не утешил. Звенька замуж собралась за Худобу!
Действительно, Худоба заслал сватов, было оговорено время свадьбы и с утра молодые девушки собрались в избе Петеля и Кривды на девичник. Сам Петель, вздохнув, отправился погостить к родственникам.
– Ни тебе на печи полежать, ни похлебки навернуть, – жаловался он, но при этом счастливо блестел мокрыми от слез глазами.
Молодые девушки причитали, пели печальные песни, но тут же заходились смехом, начинали возню и игры. Предстоящая свадьба наполняла сердце Звениславы щемящей радостью, но приходилось наклонять голову и прикрывать радостные глаза длинными ресницами, чтобы никто не заметил ее ликования. Как говорили старухи, знавшие все обычаи, в день накануне свадьбы непременно нужно лить обильные слезы, чтобы не осталось их на семейную жизнь. Но Звенислава верила, что с Худобой она будет жить хорошо и ладно.
Уродушка сидела как сверчок за печкой и без остановки бормотала. Никто не вслушивался в ее монотонный голос, а зря, потому что сулила Уродушка своей названной сестрице болезнь и беды. Девушки увели Звениславу в баню, а Уродушка, поняв, что не может больше терпеть чужого веселья, выскочила из избы, даже не обув лаптей, и побежала по утоптанной тропинке.
И теперь она лежала на коленях старухи, и та утешала свою любимицу.
– Не плачь, Ночь Глухая, – говорила она. – Пускай выходит глупая девка за этого дурня. Нарожают детишек, значит, работников у тебя больше будет. Я тебе хорошего женишка найду, богатого.
Конец ознакомительного фрагмента.