Чернокнижники

Дивноград

– Морока, ты Морока, ни радости от тебя, ни прока.

– Что ты, Нежланушка, ругаешься, Мороку обидными словами бьешь. Иль Морока для тебя не расстаралась?

– Дождешься от тебя старания. Вся ты высушенная, будто суховеем выжжена. Молодая вроде баба, а как старая кобыла мосластая. Только и плюнуть на тебя.

Из угла раздался тихий всхлип и шепот:

– Сказывают, в княжеских покоях радость великая – княжич народился, по локоть в серебре, по колено в золоте. Пир закатили-и-и, чего ты не пошел на него? Всех угощали, на улицы бочки с вином выкатывали, хлеб выносили. Сам наелся бы и мне кусок за пазухой принес. Есть охота, силушки нету терпеть.

– А я не люблю чужого веселья, горько мне от него, полынно, сколько вином не заливай. Ой!

– Чего ты, Нежланушко, опять головой стукнулся?

– Темень в избенке, не вижу ничего, ой, больно, ну жди теперь шишака на лбу. А все ты, Морока непутевая. Иль лучину зажечь лень?

– Где взять-то ее? За так никто не даст, а купить не на что.

– Дверь открой, светлей станет.

– Так ведь холодно, Нежланушко, мороз.

– Будто здесь теплее.

– Хоть какие стены, а защищают, а двери расхлябишь, сразу лютую злобу Морозову почувствуешь. Безжалостный он, превратит в сосульку, лишь к весне оттаешь. Нам бы хвороста пук, печку затопили бы, воды нагрели, горяченького похлебали.

– А я от ненависти горю. Была б у меня заветная книга, я бы князя, княгиню и их княжича извел. Сам бы в тереме поселился, на мягкие перинки улегся бы, под одеяло пуховое.

– Тише, что твой глупый язык несет? Услышат твои неразумные слова – укоротят.

– Кто, Морока, нас с тобой услышит? Даже мышей в нашей избушке нет. Удрали на хлебные места, а то бы я их сам поел.

– Тьфу, гадость какая.

– Разве? Отъевшаяся жирная мышь для тебя плохая еда, иль курица, клюющая червяков, лучше? Дура ты, баба.

Из угла послышался тяжелый вздох:

– Пойду работу поищу, к вечеру кусок хлеба будет. Только б не свалиться от голода, лапти давай сюда.

– Босиком отправляйся, продал я лапти за глоток хмельного вина. Тошно мне на тебя, грязную и худую Мороку, смотреть. Выпил вина и легче стало.

– Зря ругаешь меня, Нежлан. Бабе что нужно – молока кружку да хлеба горбушку, тогда щечки покруглеют и тело побелеет.

– Тебя хоть купай в молоке, как была головешка, так и останешься.

– Зачем тогда от матери и отца меня увез, слова какие на ушко шептал. Тело мое белое на твоей плеточке осталось, коса тяжелая на твою руку намоталась…

Дверь, скрипнув, отворилась, яркий свет морозного дня наполнил крохотную, черную от сажи избушку, с грязной лавкой и скособоченным столом. Печь была холодная. В углу на лавке свернулась калачиком исхудавшая женщина. Была она и впрямь некрасива: маленькие глазки, белесые бровки, нос казался слишком крупным из-за впалых щек.

Грязной рукой женщина поправила платок и взглянула на мужа. Тот сидел у стола, наклонив голову.

– Кто к нам? – испуганно проговорила женщина.

– Эй, Нежлан, – раздался бодрый зычный голос, – здесь ли ты живешь-проживаешь, в норе лисьей?

Вошедший остановился в дверях. Это был высокий крепкий старик в богатой шубе на куньем меху. Седые спутанные волосы спускались по расшитому сукну чуть ли не до пояса. Незнакомец даже не снял шапки. Он бросил насмешливый взгляд на Мороку, отчего у той перехватило дыхание.

– С женой у печки греешься, Нежланушко? – спросил старик, входя, но, не закрывая за собой двери. – Ох, житье-бытье у тебя неказистое, и печь холодная и жена голодная.

Нежлан с удивлением смотрел на незваного гостя.

– Иль не узнал? – довольно спросил тот, оглаживая белую, тщательно расчесанную бороду.

– Неужто ты? – Нежлан приподнялся, – видать судьба тебя полюбила, а меня, как и прежде, за пасынка держит. А помнится, мы с тобой на пару горе мыкали.

Гость довольно хохотнул, вошел в тесную избу, брезгливо протер лавку ладонью и сел. Морока боязливо отодвинулась, вжавшись в промерзший угол. Она хлопала мелкими глазками с белесыми редкими ресницами, простужено шмыгала носом.

– Давно ль мы с тобой, Лютый, лебеду ели, а нынче ты прямо боярин. Чего пожаловал, богатством похвастаться?

Гость хохотнул.

– Что у тебя, Нежланушка, день белый избенку освещает? Дверь затвори, холоду-то холоду.

– А затворю, – ехидно осклабился Нежлан, довольный, что хоть чем-то задел гостя, – красы твоей не увижу.

– Обнищал ты, брат, и на лучину денег нет. – Эй, ты, в углу!

От резкого оклика Морока вздрогнула. – На, бери деньгу, иди поесть купи и лучину не забудь.

– Дровишек принеси, Морока, хоть один денек за всю зиму погреемся, – сказал Нежлан.

– Э, брат, негостеприимный ты, – хмыкнул Лютый. – Я к тебе надолго прибыл. Дело у меня здесь есть, ох, какое важное дело.

Глаза Лютого заблестели, он пошарил в кармане, вытащил монету, швырнул на пол.

Морока покорно подняла ее.

– Что грязи у тебя, аж, с души воротит. Стол когда мыла?

– Скребла анадысь, – пролепетала Морока, попятилась к двери, выскочила на улицу и стремглав помчалась босиком по обжигающему холодом снегу.

– Ты где такую чудищу сыскал, в каких дебрях лесных, а может из болота выловил? – ухмыльнулся Лютый.

– Мне хороша, – хмыкнул Нежлан.

– А я в Дивноград к Красе Ненаглядной пожаловал.

–Ха, врешь ты все. Как мог ты с боярыней-раскрасавицей шашни завести, коли она из терема не выглядывает, когда у окна сидит и то платком закрывается. Тишина что пес цепной около женушки.

– Допустил глупый боярин умельца одного, чтоб красками на доске Красу Ненаглядную написал. Не дождался муженек парсуны, не смог молодчик с ней расстаться, сбежал от боярина, даже на богатую плату не польстился. Так и помер, парсуну к груди прижимая.

– Не от того помер ли, что с тобой, Лютый, повстречался?