Черновик
Шрифт:
– Что за моду ты взял, приглашать в предоперационную своих девок. А если бы урологом служил или дерматологом?
Он промолчал, но Киру было не остановить: – Это из-за нее ты грозился в июле побрить мне подмышки? Отвечай! А как же твой роман с Лизой из травматологии, что топчется на месте несколько лет? Покажи мне ее.
– Лизу?
– Ты знаешь, кого.
– Эмму?
– У женщины с таким именем должен быть муж и, как минимум, любовник. Эта теорема блестяще доказана Флобером.
– Она еще ребенок.
– Показывай ребенка.
Вытянувшись в струнку, окруженная хирургами,
– …нет, не на перевязку, – донеслось до него. – И в кино не пойду, даже на дневной сеанс… и в ресторан тоже. Как вы сказали, называется? Нет, не фильм…
– Здравствуйте! – сказал он, счастливо улыбаясь и привычно теряя рассудок. – Это Эмма, Кира Кирилловна. Знакомьтесь.
– Здравствуй, ребенок, – строго сказала Кира и насупила брови. – Если хочешь поговорить с ним, ступайте ко мне в кабинет. Здесь тебе проходу не дадут. – Повернулась к хирургам: – А вам пора в Коллайдер на коммунистический субботник, мальчики.
– Мы тоже пойдем на субботник, – сказала Эмма, будто объявляла о походе на половцев.
Кира опешила от чужого безрассудства. – Хорошо. Ступайте! Если встретите там Ленина с бревном, не удивляйтесь. До свидания, ребенок.
Они шли по полутемному подвалу, уворачиваясь от тележек с операционным и постельным бельем, баллонами с кислородом и закисью азота. Обгоняли каталки с покойниками, которых санитары везли вереницей на вскрытие в морг.
– Движение, как на улице Ленина, – сказала Эмма, поеживаясь. – Только трамваев не видно. Сколько в день умирает в Клинике больных?
– Надеюсь, вы не только за этим пожаловали сюда? – начал раздражаться он. – Про субботник профессор Кира пошутила.
– Значит, Ленина мы не встретим?
Он не стал отвечать.
– Давай походим по подвалу, – попросила девочка. Мне надо рассказать тебе кое-что. Здесь найдется укромное местечко?
– Укромнее морга места не найти.
– Годится! – она обрадовалась так искренне, что он, приученный к ее странным выходкам, остановился потрясенный.
– Как мы доберемся туда?
– На каталках.
Они шли по грязному подвалу Клиники, кишащему тараканами с ладонь, и крысами, поедающими котов. Эмма так старательно вглядывалась в стены с редкими матерными надписями, что потеряла по дороге больничный халат, и в строгом костюме из дорогого твида смотрелась чужеродно и очень взросло. И видом своим торопила вопросы, чтобы рассказать главное. Но он не собирался помогать.
За их спинами к движению постепенно присоединялась подвальная публика с тележками, с каталками и без. На площадке переде моргом движение застопорилось. Она удовлетворенно оглянулась: – Рассказываю!
– Это еще не морг.
– Неважно. – И шепотом, не обращая внимания на любопытствующий подвальный народец, сказала: – Где-то здесь, в этом грязном подвале, пленные немцы, строившие Клинику по проекту моего отца, спрятали… – Теперь она шептала прямо в ухо: – …спрятали документ, добытый их научной экспедицией в Тибете или Гималаях. Документ, способный сделать его обладателя… сделать самым могущественным человеком планеты.
– Как колобок? Как Илья Муромец? Нет?
– Сразу этого не понять.
– Материальный мир основан на некоторых разумных принципах, которые исключают адекватные дискуссии на темы вроде «Консолидирующего воздействия Промысла Божьего», – сказал он. И впервые подумал, что сведения, заложенные в Носителе, могут обеспечить эффективную трансформацию вооруженной до зубов страны, продающей заграницу лес и нефть, в преуспевающее комфортное государство. И одномерная политическая диктатура, и старомодная вера в решающую роль пушек сменятся максимальным уровнем свобод, открытостью и четко прописанными перспективами. И КПСС перестанет быть руководящей и направляющей силой. А новая власть будет говорить только правду. И домотканая посконная страна, несмотря на закончившуюся индустриализацию, выбьется в лидеры мирового прогресса. И народ бросит пить. И станет вместе с приезжими осваивать знания и высокие технологии Мирового Разума из списка Носителя. И получать Нобелевские премии. А над всем этим будет царить дух личной свободы, предпринимательства и взаимоуважения самодостаточных граждан…
Эмма посмотрела на толпу и стала тревожиться: – Остальное доскажу в морге.
– Я не гонюсь за могуществом. Мне это не надо, – уверенно заявил он, будто отказывался от внеочередного дежурства.
– Надо! – сказала она.
– Я з-з-зна-зна-зна-знаю эту л-л-л-л-лярву, – произнес тусклый голос в толпе.
Эмма дернулась, оцепенела и невидяще уставилась в стену.
– С-с-с-с-су-к-к-ка-ка… ми-ми-ми-минет-т-т-т-чица-ца-ца, б-б-б-бля…, – продолжал мужской голос, склонный к сильному заиканию. Темный подвальный народец в нестиранном казенном белье зашевелился, задвигал каталками, загудел и на разные голоса принялся с любопытством обсуждать, что это такое?
Он был потрясен не меньше Эммы и с ужасом думал, что сейчас голос, затерявшийся в толпе, начнет просветительскую лекцию о превратностях орального секса, адресованную, прежде всего, девочке и ему. Он был камерным по натуре и не любил публичности, особенно такой, что грозила им здесь и сейчас.
– Кто этот сукин сын? – заорал он, понимая, что драться с подвальным народцем бессмысленно. И все-таки шагнул вперед.
– Н-ну, я этот су-су-су-сукин с-сын, – сказал высокий худощавый мужик в коротко стриженных волосах на голове и лице, в фартуке и очках от Тома Форда. – Ан-ан-ан-андро-ро-роном меня з-з-з-зовут. К-ки-ки-слородным Андроном. К-ки-ки-слород развожу и за-за-закись азота по оп-п-п-перационным-то. Ви-ви-виделись не-е-е-е раз.
Подвальный народ не хихикал над заикой. По напряженным фигурам и искаженным гримасами лицами можно было догадаться, как старательно они помогают мужчине продираться сквозь мучительное заикание.
– Что вы себе позволяете, Андрон, мать вашу! – Он кричал и тряс Андрона за плечи, стараясь заглянуть в глаза. И готовился ударить.
– У-у-у-у нее-е-е-е-е на я-я-яг-г-го-годи-ц-ц-це н-на-на-на-к-к-колка с б-ба-ба-ба-бочкой, – трудно выговорил Андрон, клацая зубами, дергаясь в судорогах и не пытаясь вырваться. Подвальная толпа завелась, побросала каталки и, ожесточаясь, принялась выкрикивать вразнобой: – Пусть жопу покажет! Пусть покажет! Пусть!