Чернуха
Шрифт:
Катрин снова начала сжимать запястье официанта.
– Отпустите. Я скажу… – сквозь зубы проговорил лакей.
– Говори так, руку тебе отпустят после полной информации. Кто послал? Задача? Цель?
– Цели не знаю. Я из общества «Совесть». Дыбенко и Корзухин хотят знать каждый ваш шаг.
– Что ты успел им доложить?
– Еще ничего.
– Когда доклад?
– Завтра утром.
– Где отчет?
Официант передал свободной рукой лист из школьной тетради, исписанный мелким почерком. Ройс взглянул на листок и спрятал его в пиджак. Достал свой блокнот и ручку, подвинул официанту.
– Пиши: Я. Имя. Фамилию. С десятого октября 2012 года добровольно поступил на службу к господину Ройсу в качестве осведомителя. Подпись. Давай сюда. Теперь вот тебе аванс. Каждый день в восемь утра будешь докладывать все, что известно о твоих шефах.
Катрин разжала руку и молодой, баскетбольного вида, человек, с лицом, покрытым красными пятнами, быстро вышел из ресторана «Берлин – Савой», забыв скинуть с руки полотенце.
Мистер Ройс улыбнулся механическим девочкам, те ответили обворожительными улыбками трех континентов, затем набрал на компьютере меню и с удовольствием поужинал.
– Божешь мой! Кто же выбирает шпика такого роста, господин редактор, – веселился Ройс, пробивая денежную карточку в компьютере.
Настроение иностранца стало бы еще лучше, если бы он знал, что наказал того самого служащего, который так бесцеремонно пинал его по помещениям редакции «Совесть народа».
Глава VIII
Уже около недели Чернуха получал на обед один черный сухарь и стакан воды. Но Николай Васильевич внешне совсем не изменился. Давидович, наоборот, несколько осунулся и похудел.
Сегодня мыть пол была очередь Давидовича. Бывший заведующий Спецраспределителя до сих пор не смог лишиться своей брезгливости ко всему влажному и нечистому. Губа Давидовича оттопыривалась, он раздражался, но водил серой мешковиной по цементному полу. Самое мерзкое – это опускать тряпку в грязное ржавое ведро, затем отжимать. Давидович старался делать это пореже.
– Что вы мучаетесь, давайте я вымою, – сказал Чернуха, отложив книгу.
Николай Васильевич лежал на своей койке и с наслаждением читал книгу «Съедобные и ядовитые грибы» из тюремной библиотеки. Книга пережила проблему. Неядовитых грибов к 2012 году не сохранилось.
– Вы меня оскорбляете, Николай Васильевич! Почему заключенный, такой же как и я, должен делать за меня работу… Да! Мне неприятна грязная тряпка, но я мужчина. Это значит…
Чернуха снова углубился в чтение. Он знал, что Давидович будет еще долго выступать. Но он научился не слышать соседа, К удивлению Николая Васильевича, Давидович несмотря на трепливость, во всем остальном оказался мужиком.
Например, после беседы Чернухи с президентом, паек инженера сильно урезали. И заключенных стали выводить на прогулку по очереди, чего раньше не было. После первой раздельной прогулки, Давидович уселся на лежанку и некоторое время молчал. Молчание соседа было явлением настолько непривычным, что Чернуха искрение поинтересовался здоровьем Давидовича. Тот таинственно приложил палец к губам и показал жестом на глазок. Чернуха посмотрел и увидел – за ними наблюдают. Прошло пять, а может, десять минут. Глазок закрылся, и Давидович на цыпочках подошел к Чернухе и положил перед ним кусок хлеба с селедкой:
– Меня на прогулке кормили. Велели молчать. Дали кружку супа и это. Суп, извините, я вынужден был скушать одни. Поскольку кружку полагалось вернуть, а это принес вам.
Чернуха попробовал отказаться, но, заметив на лице соседа такую непомерную обиду, тут же проглотил бутерброд.
Завтра повторилось то же. Только вместо селедки, Чернуха получил три овсяные лепешки. И так всю неделю. Было видно, что Давидович, и раньше страдающий от голода, с непривычки теперь мучился сильнее, но виду не подавал.
Уборка камеры была закончена, ведро с грязной водой выставлено к двери. Давидович долго вытирал ноги куском рогожи, заменяющим простыню, затем тоже улегся с видом человека, поборовшего дракона…
Не успел Ромуальд Львович открыть рта, чтобы поделиться с соседом о своих ощущениях в суставах после контакта с влажным и холодным, как дверь открылась и охранник в шинели без погон потребовал Давидовича:
– Собирайся на выход. Приведи морду в порядок, причешись… У тебя свидание с дамой.
При этих словах Давидович подскочил на лежанке как мячик.
– С какой дамой? Что за безобразие! Я должен знать с кем иду на встречу?!
Но охранник захлопнул перед носом Ромуальда Львовича, обитую железом дверь, и вопрос повис в воздухе.
Читать Чернухе больше не пришлось. Давидович бегал по камере, на ходу приглаживая густую по краям и скромную на темечке шевелюру, и донимал Николая Васильевича вопросами и восклицаниями:
– Хотел бы я знать, кто хочет меня видеть! Моя первая жена забыла, как меня зовут. Она давно в Кракове с польским дельцом Замашаньским. Верите, я же сам их и познакомил?! Вторая в Петербурге. Бедная Роза. Там двое моих деток… Когда закрыли границу в Бологое, я даже не мог помочь им материально! Третий раз я женился на Западе, за границей… Какая это была женщина! Сама водила «линкольн» и имела негра в прихожей. Мы были счастливы не меньше недели, а потом миссис Гольд решила, что мы возьмем в семью девять малюток из Северной Кореи. Я тут же сел на самолет. Заявление о разводе послал почтой…
Войдите в мое положение – я отец девяти косоглазых. У кенл, слава Богу, своих шестеро по разным городам. Этих тоже надо помочь вырастить…
Нет, миссис Гольд не приедет смотреть на меня. Ока мне написала жестокое письмо из Каира. Она вышла замуж за египетского еврея, и тот согласился усыновить девять желтых малюток. Стоит ли удивляться!? Ему в Египте легче прокормить девять корейцев, чем мне в Москве кошку. Я же не мог тогда знать, что меня посадят на казенный паек…
Последние годы я уже не женился. Не скрою, с женщинами встречался. Вы же понимаете, я нормальный мужчина к все такое… Но встречался исключительно с замужними. Они не имели на меня видов, и нам было хорошо.
– И вам не было стыдно? Ведь эти женщины обманывали своих мужей? – не выдержал Чернуха.
– Вы с ума сошли?! Я встречался с женщинами, чьи мужья так далеко ушли в политику, что давно забыли, какого они полу. Я просто помогал своим приятельницам легче пережить одиночество…
Железная дверь снова открылась, и Давидовича, продолжавшего делиться своими воспоминаниями, уже вели по тюремному коридору. Когда дверь камеры глухо закрылась, Николай Васильевич, оставшись один, улыбнулся впервые за много месяцев своего заключения.