Черные банкиры
Шрифт:
– Давай попробуем, но в успехе я крайне сомневаюсь, – согласился Овражников.
Зайцев поморщился и, сославшись на занятость, уехал.
Грязнов и Овражников обошли двор, прочесали кустарник, но, не найдя никаких следов на жухлой траве, ни с чем вернулись обратно, решив, что утро вечера мудренее.
Вячеслав вошел в холл гостиницы. Навстречу ему бросилась Тамара, встревоженно спросила:
– Господи, где же ты был целый день?
– Искали Такоева.
– Овражников, мне сказали, сегодня с самого утра был взвинченным, а потом вдруг куда-то укатил. Я и не знала, что думать…
– Овражников был со мной. Мы ездили в фонд, к Зайцеву, а после все вместе посетили новый коттедж Рустама.
– Какой коттедж?! – изумилась Тамара.
– Обыкновенный. Он купил себе здоровенный дом и обставил его новой мебелью.
– Но он никогда не говорил со мной об этом!
– Об этом вообще знали немногие, – сказал Грязнов и, заметив любопытные глаза дежурной, предложил пройти в его номер.
– Вы узнали что-нибудь о Рустаме?
– Немного. У него есть дом в Грачевке, который оказался незапертым и безлюдным. Оставили там засаду. На всякий случай. Побродили по кустам, мне показалось, что там кто-то ходил. Но никого не обнаружили.
– И как выглядит этот дом? – поинтересовалась Тамара.
– Внушительно. Огромный двухэтажный коттедж. Мягкая мебель и ковры, люстры и красивые шторы – все в наилучшем виде. Однако богатый жених к тебе сватается! – съехидничал Грязнов.
– Меня всегда привлекало не внешнее богатство, а внутреннее, то есть душа, – без злости ответила девушка. – Не надо ерничать. Если бы я стремилась выйти за него замуж, давно бы вышла. Но что-то меня пугало в этом человеке. Он был иногда слишком жесток в своих суждениях, словно потерял самое важное в жизни, после чего и его собственная жизнь, и жизнь окружающих людей потеряла всякую ценность.
– Очевидно, это было связано с потерей его семьи. Он понял, как хрупка человеческая жизнь и что мы ничего не можем противопоставить смерти. Тут я его понимаю.
– Послушай, но следствие твое так и не продвинулось?
– Ну почему же? Кое-что весьма важное я все-таки смог выяснить для себя. И, к сожалению, это не самое приятное, я все больше склоняюсь к тому, что фоторобот – не ошибка и не случайность.
– И что же ты будешь делать? – спросила она тревожно.
– Буду любить тебя. И устанавливать виновность своего соперника, как это ни противно звучит. Он, между прочим, исчез – или был похищен – лишь после того, как Овражников приказал ему представить подробную докладную о своем пребывании в Москве. Он тут же исчез. А теперь я видел этот его дом. Нет, Тома, здесь все далеко не так просто, как думаете вы все, включая Овражникова. Конечно, Рустам всем вам свой человек. Но, по-моему, вы его просто не знаете. Или не поняли. Я ведь в нем не разобрался поначалу.
Овражникову не спалось. Он несколько раз поднимался среди ночи, смотрел на часы, словно боялся проспать, хотя с ним такого никогда прежде не случалось.
Вроде не о чем было волноваться. Ну, остались ребята в засаде. Так это же не впервые. Однако что-то не давало ему покоя, предчувствие чего-то непоправимого постоянно томило душу.
В пять утра, понимая, что уже не сможет уснуть, он поднялся, выпил кофе, сварил овсянку жене и манную кашу дочери, не спеша оделся и наконец решил позвонить Грязнову.
К телефону долго никто не подходил, наконец послышался сонный голос Вячеслава:
– Грязнов слушает…
– Доброе утро! Беспокоит Овражников. Я собрался проведать ребят в Грачевке. Вы не хотите присоединиться?
– Надо бы. Но я еще не готов.
– Сколько времени понадобится вам для того, чтобы привести себя в порядок?
– Не менее получаса, – сказал Грязнов, прикидывая, что ему надо разбудить Тамару, хоть и жалко, пусть бы еще поспала.
– Сейчас семь. Без четверти восемь я заеду за вами в гостиницу, договорились?
– Да. Буду весьма обязан.
– До встречи, – простился Овражников, положил трубку, подошел к окну и задумчиво уставился в темноту.
За короткое время все вокруг него перевернулось с ног на голову: спекулянт стал бизнесменом, вор – «новым русским», преступник – государственным деятелем. Мораль размылась, жизнь стали мерить единственной мерой – деньгами. Имеешь их – можешь получить кресло в Думе, купить акции предприятия, открыть банк. Короче, с деньгами ты можешь все.
Овражников не желал соглашаться со сложившимся положением вещей, однако, куда апеллировать, он не знал, выход видел в единственном – в честном выполнении своего долга, чтобы никто не посмел упрекнуть его самого в продажности и беспринципности. Что бы ни творилось в мире, все равно останутся вечные ценности: милосердие, добро, любовь – все то, что помогает выжить всему человечеству и каждому человеку в отдельности. В этом Виктор Онисимович был твердо уверен.
За окном посигналила машина. Грязнов протер потное стекло, выглянул на улицу, сказал Тамаре:
– Овражников приехал.
– Иди ему навстречу, я не хочу, чтобы он меня здесь видел.
– Почему? Мы ведь все решили, – удивился Вячеслав.
– Зачем ему знать об этом? Иди. Я соберусь и пойду позже.
– Ладно, делай, как тебе лучше.
Грязнов привлек ее к себе, поцеловал и сказал:
– До встречи вечером.
– До встречи, любимый,– ответила она, провела ладонью по его щеке, словно оставляя на память это прикосновение.
Он поцеловал руку, ласкающую его, и надел пальто.
Виктор Онисимович нетерпеливо поджидал его возле машины.
За ночь подморозило, земля казалась твердой и колючей. Лужи затянулись льдом.
– С переменой погоды, Виктор Онисимович, – поздоровался за руку Грязнов.
– Дай Бог. У нас зима мягкая, то подморозит, то отпустит. Так и живем между осенью и весной. Снег если выпадет, так вскоре и растает. Морока одна. У вас в Москве зимы, я знаю, покруче.
– Да тоже грязи хватает, – улыбнулся Грязнов.
– Садитесь в машину. После постели, наверно, зябко в кожаном пальто? Чужая кожа не греет?
– Я не мерзну. И вроде даже боли не чувствую. Помню, в детстве порезал ногу, на битое стекло наступил. Кровь льется, мать суетится, причитает, а я смотрю и боли совершенно не ощущаю. Когда ранен был, тоже ощущение какое-то странное, будто не со мной это все происходит…
– Читал я, есть такие люди, что боли не чувствуют, но это опасно для их здоровья. Так как боль играет роль сигнализации, что с организмом неладное творится. А не будет боли, как узнаешь, что нездоров?